Кроме вышеперечисленных отличий между японским и китайским изводами конфуцианства, нужно добавить, что для японцев с самого начала понятие ритуала, Ли (в дальнейшем я буду называть это по-японски, "рэй"), не имело мистического наполнения. Японское язычество, в отличие от китайского, не содержало понятия о Небесном Дао, это был в чистом виде шаманизм, не обремененный нравственными категориями. Почитание предков было характерно и для японских культов - но оно не имело того всеобъемлющего характера, какой носило в Китае, было в большей степени смешано со страхом, нежели с любовью. Короче говоря, японцы оказались стихийными сюньцзыанцами в этом смысле: рэй стало для них преимущественно категорией отношений между людьми, а не общим регулятором отношений во всей Вселенной.
Но на первое место для японцев вышла другая категория - "долг", И (по-японски - "ги", и в дальнейшем мы и будем так его называть). И произошел этот перелом (переход от Рэй к Ги) аккурат с установлением сёгуната. Потому что утонченные хэйанкие вельможи предпочитали, естественно, Рэй, а вот для грубых самураев, более важно было исполнение Ги.
Почему еще для сёгуната столь важно было конфуцианство? Потому что единственным способом легитимации правления сёгуна было учение о "Мандате неба". Император мыслился японцами как священный представитель бессменной инастии, ведущей род от Богини, Озаняющей Небо (Ама-тэрасу) и, как было ранее сказано, в мандатах, кроме этого, не нуждался. Но власть сёгуна была лишена этой сакральной наполняющей - и ей требовалась идеология, которая бы освятила ее свыше. Этой идеологией и стало конфуцианство чжусианского толка (любопытно, что в Японии идеи Чжу Си были приняты раньше, чем сделались генеральной линией в самом Китае). Конечно, японцы бы не были японцами, если бы не подверогли учение соответствующему застрегиванию и переиначиванию: Мандат Неба мыслился как сэтто, особый знак, выдаваемый сёгуну императором (как правило, меч). Поэтому с момента зарождения сёгуната, с войны Тайра и Минамото повелось, что противоборствуюие стороны стремились взять под свой контроль Киото и заручиться этой самой императорской поддержкой.
Есть и еще один нюанс. Как уже было сказано раньше, конфуцианство было идеологией преимущественно чиновного сословия - ши. В Японии аналогов этому сословию не было: были потомственные воины, самураи, - и кугэ, родовая знать, потомки императора и древних родов, которые получали все высокие административные должности. В Китае чиновника назначали гражданским или военным - по необходимости; на протяжении жизни человек мог несколько раз побывать и на гражданских, и на военных должностях (как тот же Ван Янмин). Попав на военную должность, чиновник назывался уже не просто "ши", а, соответственно "у-ши", "военный чиновник" ("у" - как в "у-шу").
В Японии военное дело было семейно-корпоративным, как и все остальное. Попытки создать призывную армию по китайскому образцу, увы, провалились еще в эпоху Нара - крестьяне всячески уклонялись от воинских повинностей, а знать больше полагалась на личные дружины, нежели на призывное войско. Людей, принадлежащих к этим дружинам, стали называть "самураи" - от глагола "самурау", служить. При адаптации китайской грамоты к японским реалиям их стали обозначать иероглифом "ши"
("у-ши"), который в японском прочтении превратился в "си" (буси).
Так произошло смещение значений: если в Китае "ши" был человеком по умолчанию гражданским, то в Японии он стал человеком по умолчанию военным, а в формирующийся неписаный кодекс "сидо" (бусидо) попытались вписать конфуцианство - все тем же методом адаптации слонов: отрезать ползадницы, сказать, что так и было.
Все мрачные стороны бусидо - презрительное отношение к пленникам, зацикленность на смерти, нерассуждающее подчинение - имели место быть,
как показывает случай Тоторибэ Ёродзу, помимо и до всякого конфуцианства. То есть, конфуцианство в лице отдельных своих представителей уже присутствовало в Японии, но я сильно сомневаюсь, что оно могло как-то повлиять на неграмотного Федота-стрельца из дома Мононобэ. Конфуцианство скорее смягчило нравы, введя категорию "жэнь" (дзин), которую самураи рассматривали в первую очередь как милосердие по отношению к:
- своим-нижестоящим
- своим-некомбатантам
- чужим-некомбатантам
- чужим-нижестоящим.
И в самую-самую распоследню очередь на "дзин" мог рассчитывать чужой-равный. Хотя такой образец рыцарства как Уэсуги Кэнсин, простирал свое милосердие аж до этих пределов - например, отказался поддержать "солевую блокаду" против своего врага Такэды.
Эпоха "сражающихся княжеств" (у вас не возникает ощущения дежа вю?) продолжалась по японской историографии чуть более столетия - но на самом деле с момента установления власти сёгунов в Камакура (1192) где-нибудь каждые 10-20 лет непременно воевали. Соответственно, самураям было не до философских споров вокруг "ли" и "син" - их интересовал жестко прикладной аспект конфуцианства: легитимация власти.
Наиболее остро это отразилось в литературной эпопее "Повесть о Великом мире" (Тайхэйки). Кого интересует различие между буддийско-центричным произведением и конфуцианско-центричным, тому стоит прочесть эту книгу и сравнить ее с "Повестью о доме Тайра" (Хэйкэ-моногатари). При всем сходстве литературных приемов (авторы "Тайхэйки" находились под сильным влиянием Хэйкэ-Моногатари) и примерно одинаковом количестве конфуцианской и буддийской риторики, проблематика "Хэйкэ" отчетливо буддийская (непрочность и бренность всякого благополучия и власти), а пролематика "Тайхэйки" столь же отчетливо конфуцианская (легитимность власти, вопрос о пределах подчинения, об адекватном воздаянии за верность).
Поскольку с легитимацией власти были проблемы, бардак в стране неуклонно возрастал и усугублялся, и эпоха сражающихся княжеств стала временем его апогея - войны всех против всех. Именно в этот период князья начали интересоваться еще одним прикладным аспектом конфуцианства - государственным строительством и администрированием. В их владениях, больших или малых, нужно было как-то налаживать экономику и хозяйственную деятельность - тут и пришла на подмогу конфуцианская теория. Правила сдачи госэкзаменов были просты: проваливший практическое задание князь прогрывал войну более умному соседу. Все это в целом даже способствовало некоторому экономическому подъему Японии, несмотря на постоянно идущие сражения.
Вот в этот период кодекс бусидо и перестал быть неписаным: князья и их управители начали составлять письменные наставления своим наследникам и руководства для своих администраторов (например, кодекс "кюба кодзицу", составленный в доме Такэда).
Как и в Китае, в конце концов выиграл человек, которому хватило не столько воинского таланта и мастерства (Такэда и Уэсуги драли его в открытом бою), сколько политического цинизма - Ода Нобунага. Правда, тут судьбец не стал ждать целое поколение - и Нобунага не в потомстве, а лично расплатился за свою поцоватость. Но было уже поздно: он успел воспитать в таким же духе политического цинизма двух достойных преемников - Тоётоми и Токугава, а два человека, способных составить альтернативу их правлению - Такэда и Уэсуги - были на тот момент уже мертвы. Два стервятника сцепились над трупом Нобунага, и победил опять более хитрый и подлый - Токугава Иэясу.
Вы поняли, к чему я клоню, да? Придя к власти, Токугава искали в конфуцианской политичесмкой теории в первую очередь легитимации своей власти, а конкретнее - оправдания своей хитрости и подлости. Иэясу и его наследников не устроила бы никакая школа, кроме той, которая приложила бы все усилия для изгибания Учения под нужды дома Токугава.
И такая школа нашлась.
(окончание следует)
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
