morreth: (Default)
Вильям Теодор де Бари

Некоторые общие тенденции в неоконфуцианстве

(из книги "Confucianism in Action"
David S. Nivison, Arthur F. Wright, William Theodore De Bary)

Настоящая статья содержит несколько очень общих рассуждений о значении и употреблении термина "конфуцианство" в приложении к позднему периоду развития этой школы мысли в Китае и в Японии. В широком смысле слова ее можно считать попыткой грубого очерка или описания неоконфуцианства. Эта попытка продиктована главным образом нашими собственными затруднениями с определением пределов и характера исследований, начатых этим комитетом. Факты таковы, что временами мы впадаем в искушение использовать термин "конфуцианство" во множественном числе - "конфуцианства", чтобы подчеркнуть разделение конфуцианской мысли и социального контекста, в котором она функционировала; хотя к этой дилемме постоянно привлекается внимание, мы не видим выхода из нее. То есть, она предостерегает нас от упрощенческой характеристики конфуцианства, но оставляет без ответа основной вопрос: "Что общего между разными школами мысли, которые мы пытаемся объединить под термином "конфуцианство", в единственном или во множественном числе?"
Read more... )
morreth: (Default)
То есть, настолько нетиповое, что даже и не конфуцианство ни в каком смысле этого слова, хотя генезис всех нижеперечисленных явлений ялений, несомненно, конфуцианский.

Начнем с самого близкого сердцу литературоеда - с кокугаку, то есть, "учении о стране". Если японец говорит "страна", не уточняя, какая, он по умолчанию подразумевает - Япония. "Кокугаку" таким образом, есть "учение о Японии".

Хотя это интеллектуальное движение было (точнее стало) резко оппозиционным конфуцианству и буддизму, предпосылкой к его возникновению была именно конфуцианская установка на историцизм, на исследование прошлого с целью извлечения из него практических уроков.

Во времена "сражающихся княжеств" у японцев было такие веселое настоящее, что им было как-то не до прошлого. Литературные памятники древности был почти забыты, их читали и толковали только в избранных семействах, старояпонский язык почти никто не понимал. Литературоведение заключалось, по сути дела, в извлечении из произведений литературы моральных уроков, причем сугубо в рамках конфуцианской ортодоксии. Средневековые моногатари в эти раски не очень впихивались. Вот, например, в "Повести о Гэндзи" есть хоть намек на "поощрение добра, наказание зла"? Сам Гжндзи - он как, за красных или за белых? За добро или за зло? С т. з. конуцианской и буддийской ортодоксии беготня Гэндзи по бабам есть несомненное "козло", которое никак не было наказано в романе, так что гореть Мурасаки Сикибу в аду за такую аморалку. А с другой стороны, трудноуловимое очарование этой книги не давало многим покоя, и они пытались найти в книге какой-то ортодоксальный мессидж, но получалось это у них через медный таз.

Как было принято толковать древние тексты - приведу простой пример, взятый у Мещерякова. Пример, правда, старенький, но характерный:
Read more... )
morreth: (Default)
Шо, не ждали? Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается, да-с, моя прелесссть...

Эпоха Токугава - золотое время японской философии, причем не только конфуцианской, но и вообще всякой, резко конфуцианству оппозиционной.

Есть у японцев такая поговорка - "выгода рыбака". Имеется в виду ситуация, когда журавль пытается съесть моллюска, моллючк заживает ему клюв - а в это время рыбак хватает обоих.

Короче, наступил момент, когда наш рыбак начал обустраивать Японию по-своему, и опирался при этом преимущественно на конфуцианскую идеологию. Почему на нее? Потому что будизм был силой, внутренне оппозиционной сегунату, и большие буддийские секты являлись весьма ненадежными союзниками. Нобунага очень крепко приложил лапу к тому, чтобы окоротить буддийские монастыри, которые были в его время нехилой военной и политической силой; он даже к христианству присматривался как к альтернативе. Токугава этот проект похерил, сурово взал буддийскую общину к ногтю (все храмы при нем были расписаны по реестру, и каждый отчитывался перед вышестоящим, а главные храмы всех сект - перед специальным чиновником), выдал буддистам льготы и госсубсидирование - взамен потребовав вести на подведомственных территориях учет и контроль прихожан. Вплоть до того, что священники синтоистских храмов (кроме самых главных, в Исэ и Киото) были приписаны к буддийским храмам как рядовые прихожане.
morreth: (Default)
"Секс и закон в пре-модерном Китае". Речь идет в основном об эпохе Цин, т. е. с 17 по 20 век - самой ханжеской и застегнутой на все пуговицы из всех китайских эпох.

То, что Могултай писал о конфуцианстве, которое якобы не приемлет графических описаний полового акта - относится в полной мере именно к цинскому конфуцианству. Только там не только графические описания половых актов, там ВООБЩЕ всякий фикшн попытались запретить. Без особого успеха, правда, но ьыл такой момент.

У "Цзин, Пин, Мэй" проблемы при первом запрете были вовсем не с графическим описанием секса (я потом объясню, почему их не могло быть поначалу) - а с тем, что эта кига была "вбоквеллом" к "Речным заводям", которые запретили по совсем иной причине: там в качестве позитивных первсонажей выводятся повстанцы-разбойники. Манчжуры, захватившие Китай, очень не хотели, чтобы покоренный народ вдохновлался образами таких персонажей :). Ну, до кучи зпретьили и "Цзин, Пин, Мэй".

Книжников эпохи Мин "Цзин Пимн Мэй" шокировала вовсе не графическим описанием секса. Их трудно было этим шокировать, потому что в Китае имели широчайшее хождение альковные книжки (порнуха обычная и учебные пособия по сексу) и картинки. У них было сугубо утилитарное назначение: помогать правильному китайцу выполнять свой супружеский долг. В императорском дворце в Чанъани была т. н. "зала радостных будд" - в ней находилось несколько десятков (по другим источникам - сотен) изваяний в стиле храма Кхаджурахо, и служили они все тем же целям: во-первых, юных принцев там посвящали в тонкости "искусства спальни", во-вторых, там императоры вдохновлялись на подвиги, когда чувствовали себя неуверенно.

Литература такого рода трактовалась как литература медицинская и должна была, как говорится, "знать свое место". Место это было между четырьмя столбиками кровати, и если оно соблюдалось, конфуцианцы ничего не имели против. Описания свободного проявления чувств они находили гораздо более опасными, чем описания секса per se, идеалом неоконфуцианства был самоконтроль. По этой причине к альковной литературе последователи Чжу Си относились терпимо, а к любовной лирике - нет. Куртизанки и певички раздражали их не столько тем, что были сексуально привлекательны - сколько тем, что были независимы. Популярная повесть о том, как отважная куртизанка противустала Чжу Си и своей стойкостью посрамила его, основана, скорее всего, на легенде - но очень точно выражает самую суть конфликта: Чжу Си в ней взбешен не тем, что девушка занимается своим промыслом - а тем, что она проявляет добродетель, которая ей "по штату не положена" и под пыткой не сдает своего покровителя - сильно портя Чжу Си его картину мира, в которой растленная гетера должна, по идее, сдать покровителя при малейшем нажиме.

Так вот, "Цзин Пин Мэй", когда пошла в народ, повергла книжников в такой же ахуй когнитивный диссонанс. Потому что любому человеку, который хоть что-то понимал в литературе, было ясно как день, что перед ним несомненный шедевр. По любому счету. И вместе с тем - этот шедевр написан языком альковных книжек и речь в нем идет о "пудре и помаде" - ну так как с ним быть? Куда его зачислить? Какое место определить в литературной табели о рангах?

ЦПМ взломала привычную иерархию жанров - а отсюда уже недалеко до взлома всех остальных иерархий. Поэтому Дун Цяо, когда Ян Хундао сватает ему ЦПМ, прочитав, пишет в ответном письме, что книга, конечно, ах какая замечательная - но именно по этой причине нужно ее сжечь: нельзя, чтобы до нее добралось полуграмотное быдло и начало копировать героя. 

Но я отвлеклась. Мне понравился один момент в книге - насчет конфуцианских вдов. 

Как известно, конфуцианство не поощрядо повтторного выхода вдовы замуж: на том свете покойник останется без пары и будет недоволен. Кроме того, новый муж тоже умрет - и как они там будут разбираться меж собой, кому принадлежит женщина? Непорядок.

Но в реальной китайской практике вдовы, как правило, выходили замуж, едва заканчивался предписанный срок траура (а судя по  литературе, и того не дожидались) - по сугубо земным экономическим причинам: женщине очень трудно было одной поддерживать должный уровень жизни. Кроме того, кровная родня умершего мужа претендовала на его имущество, а кровная родня женщины, если она еще была молода, рассчитывала на второй брачный выкуп. Кроме того, сами понимаете, женщине хочется тепла и ласки - и на это смотрели с пониманием. Многие европейцы упрекали неоконфуцианские законы, касающиеся вдов, за то, что они обрекают миллионы женщин на сексуальную фрустрацию.

НО. Когда историки начинают разбирать судебные дела эпох Мин и Цин, обнаруивается о-ч-чень интересная вещь. Оказывается, множество женщин хотело оставаться на вдовом положении и судилось с родными мужа и со своими родичами за право оставаться "целомудренной вдовой" и не выходить замуж.  Множество дел также касалось самоубийства вдов в знак протеста против того. что родня выдавала их замуж.

Причем конфуцианская верность памяти мужа, за которую самоубийц превозносили и канонизировали как мучениц  - это второй вопрос. Первый - это экономическая независимость. "Целомудренная вдова", особенно же растящая сына, имела неоспоримое право на "вдовью долю" в имуществе покойного мужа. И если это была женщина решительная и с деловой хваткой - она предпочитала вдовое состояние, епотому чт никакое другое состояние китайской женщитне права на экономическую самостоятельность не давало.

А вообще, хочу подытожить все это словами Сандры Воритко из книги "Мудрец и второй пол":

Внимательное чтение древних китайских источников показывает, что анрифеминистская установка, атрибутируемая конфуцианству как философии, является одновременно и сверхупрощением, и торопливым обобщением. Позиция по отношению к женщине, отражающая позицию по отношению к сексуальности, была более сложной, чем ее изображают. 
morreth: (Default)
Кроме вышеперечисленных отличий между японским и китайским изводами конфуцианства, нужно добавить, что для японцев с самого начала понятие ритуала, Ли (в дальнейшем я буду называть это по-японски, "рэй"), не имело мистического наполнения. Японское язычество, в отличие от китайского, не содержало понятия о Небесном Дао, это был в чистом виде шаманизм, не обремененный нравственными категориями. Почитание предков было характерно и для японских культов - но оно не имело того всеобъемлющего характера, какой носило в Китае, было в большей степени смешано со страхом, нежели с любовью. Короче говоря, японцы оказались стихийными сюньцзыанцами в этом смысле: рэй стало для них преимущественно категорией отношений между людьми, а не общим регулятором отношений во всей Вселенной.

Но на первое место для японцев вышла другая категория - "долг", И (по-японски - "ги", и в дальнейшем мы и будем так его называть). И произошел этот перелом (переход от Рэй к Ги) аккурат с установлением сёгуната. Потому что утонченные хэйанкие вельможи предпочитали, естественно, Рэй, а вот для грубых самураев, более важно было исполнение Ги.

Почему еще для сёгуната столь важно было конфуцианство? Потому что единственным способом легитимации правления сёгуна было учение о "Мандате неба". Император мыслился японцами как священный представитель бессменной инастии, ведущей род от Богини, Озаняющей Небо (Ама-тэрасу) и, как было ранее сказано, в мандатах, кроме этого, не нуждался. Но власть сёгуна была лишена этой сакральной наполняющей - и ей требовалась идеология, которая бы освятила ее свыше. Этой идеологией и стало конфуцианство чжусианского толка (любопытно, что в Японии идеи Чжу Си были приняты раньше, чем сделались генеральной линией в самом Китае). Конечно, японцы бы не были японцами, если бы не подверогли учение соответствующему застрегиванию и переиначиванию: Мандат Неба мыслился как сэтто, особый знак, выдаваемый сёгуну императором (как правило, меч). Поэтому с момента зарождения сёгуната, с войны Тайра и Минамото повелось, что противоборствуюие стороны стремились взять под свой контроль Киото и заручиться этой самой императорской поддержкой.

Есть и еще один нюанс. Как уже было сказано раньше, конфуцианство было идеологией преимущественно чиновного сословия - ши. В Японии аналогов этому сословию не было: были потомственные воины, самураи, - и кугэ, родовая знать, потомки императора и древних родов, которые получали все высокие административные должности. В Китае чиновника назначали гражданским или военным - по необходимости; на протяжении жизни человек мог несколько раз побывать и на гражданских, и на военных должностях (как тот же Ван Янмин). Попав на военную должность, чиновник назывался уже не просто "ши", а, соответственно "у-ши", "военный чиновник" ("у" - как в "у-шу").

В Японии военное дело было семейно-корпоративным, как и все остальное. Попытки создать призывную армию по китайскому образцу, увы, провалились еще в эпоху Нара - крестьяне всячески уклонялись от воинских повинностей, а знать больше полагалась на личные дружины, нежели на призывное войско. Людей, принадлежащих к этим дружинам, стали называть "самураи" - от глагола "самурау", служить. При адаптации китайской грамоты к японским реалиям их стали обозначать иероглифом "ши"

("у-ши"), который в японском прочтении превратился в "си" (буси).

 
Так произошло смещение значений: если в Китае "ши" был человеком по умолчанию гражданским, то в Японии он стал человеком по умолчанию военным, а в формирующийся неписаный кодекс "сидо" (бусидо) попытались вписать конфуцианство - все тем же методом адаптации слонов: отрезать ползадницы, сказать, что так и было.

Все мрачные стороны бусидо - презрительное отношение к пленникам, зацикленность на смерти, нерассуждающее подчинение - имели место быть, как показывает случай Тоторибэ Ёродзу, помимо и до всякого конфуцианства. То есть, конфуцианство в лице отдельных своих представителей уже присутствовало в Японии, но я сильно сомневаюсь, что оно могло как-то повлиять на неграмотного Федота-стрельца из дома Мононобэ. Конфуцианство скорее смягчило нравы, введя категорию "жэнь" (дзин), которую самураи рассматривали в первую очередь как милосердие по отношению к:

- своим-нижестоящим
- своим-некомбатантам
- чужим-некомбатантам
- чужим-нижестоящим.

И в самую-самую распоследню очередь на "дзин" мог рассчитывать чужой-равный. Хотя такой образец рыцарства как Уэсуги Кэнсин, простирал свое милосердие аж до этих пределов - например, отказался поддержать "солевую блокаду" против своего врага Такэды. 

Эпоха "сражающихся княжеств" (у вас не возникает ощущения дежа вю?) продолжалась по японской историографии чуть более столетия - но на самом деле с момента установления власти сёгунов в Камакура (1192) где-нибудь каждые 10-20 лет непременно воевали.  Соответственно, самураям было не до философских споров вокруг "ли" и "син" - их интересовал жестко прикладной аспект конфуцианства: легитимация власти.

Наиболее остро это отразилось в литературной эпопее "Повесть о Великом мире" (Тайхэйки). Кого интересует различие между буддийско-центричным произведением и конфуцианско-центричным, тому стоит прочесть эту книгу и сравнить ее с "Повестью о доме Тайра" (Хэйкэ-моногатари). При всем сходстве литературных приемов (авторы "Тайхэйки" находились под сильным влиянием  Хэйкэ-Моногатари) и примерно одинаковом количестве конфуцианской и буддийской риторики, проблематика "Хэйкэ" отчетливо буддийская (непрочность и бренность всякого благополучия и власти), а пролематика "Тайхэйки" столь же отчетливо конфуцианская (легитимность власти, вопрос о пределах подчинения, об адекватном воздаянии за верность).

Поскольку с легитимацией власти были проблемы, бардак в стране неуклонно возрастал и усугублялся, и эпоха сражающихся княжеств стала временем его апогея - войны всех против всех. Именно в этот период князья начали интересоваться еще одним прикладным аспектом конфуцианства - государственным строительством и администрированием. В их владениях, больших или малых, нужно было как-то налаживать экономику и хозяйственную деятельность - тут и пришла на подмогу конфуцианская теория. Правила сдачи госэкзаменов были просты: проваливший практическое задание князь прогрывал войну более умному соседу. Все это в целом даже способствовало некоторому экономическому подъему Японии, несмотря на постоянно идущие сражения. Вот в этот период кодекс бусидо и перестал быть неписаным: князья и их управители начали составлять письменные наставления своим наследникам и руководства для своих администраторов (например, кодекс "кюба кодзицу", составленный в доме Такэда). Как и в Китае, в конце концов выиграл человек, которому хватило не столько воинского таланта и мастерства (Такэда и Уэсуги драли его в открытом бою), сколько политического цинизма - Ода Нобунага. Правда, тут судьбец не стал ждать целое поколение - и Нобунага не в потомстве, а лично расплатился за свою поцоватость. Но было уже поздно: он успел воспитать в таким же духе политического цинизма двух достойных преемников - Тоётоми и Токугава, а два человека, способных составить альтернативу их правлению - Такэда и Уэсуги - были на тот момент уже мертвы. Два стервятника сцепились над трупом Нобунага, и победил опять более хитрый и подлый - Токугава Иэясу. Вы поняли, к чему я клоню, да? Придя к власти, Токугава искали в конфуцианской политичесмкой теории в первую очередь легитимации своей власти, а конкретнее - оправдания своей хитрости и подлости. Иэясу и его наследников не устроила бы никакая школа, кроме той, которая приложила бы все усилия для изгибания Учения под нужды дома Токугава. И такая школа нашлась. (окончание следует)
morreth: (Default)
Японское конфуцианство: сукияки-версия

Трогательные рассказы о том, как в Японии все было прекрасно - а потом пришли эти ятские конфуцианцы и все спортили, мне не в новинку - в 18 веке эту песню на разные голоса исполняли основатели т. н. "кокугакуха" - "школы национальной науки". В общем и целом я перед этими ребятами склоняюсь в глубоком почтении - если бы не они, вполне возможно, что сгинули бы в веках "Гэндзи-Моногатари", "Кодзики", "Кокинсю" и прочие прекрасные вещи. Но в частностях они очень любили всякую ненаучную фантастику о том, что яонцы, будучи потомками богов, не нуждались в такой ерунде, как мораль, а просто истинно японским своим сердцем умели различать добро и зло и поступать как надо.

Тут смешно, во-первых, то, что в этой шутке есть доля шутки. Конечно, китайцы не выпили всю воду в японском кране (хотя чисто количественно их бы на это хватило) - но сермяга в утверждениях "кокугакуся" есть: японцам конфуцианство нафиг было не нужно. Ну не годилась конфуцианская политическая теория ни для японской ментальности, ни для японских политических реалий. Конфуцианство - порождение разлагающегося цетрализованного государства - а японское государство на момент появления там конфуцианства третий день, как с пальмы слезло. Ну, не с пальмы, так с другого какого дерева. Китайская государственность строилась на китайском образе жизни, а образ жизни - на ирригационном земледелии. В Японии не то что ирригационного земледелия не было - там 3/4 наличного населения занимались еще собирательством, охотой и рыболовством, а освоенное земледелие было подсечно-огневым. Словом, создавать в древней Японии госудаство на безе конфуцианской теории - это было все равно что затыкать квадратной пробкой круглое отверстие.

Но японцы - известные мастера затыкать квадратными пробками круглые отверстия. Упорный народ. Форма не подходит? Обстругаем. Размер не тот? Будем пихать, пока не пролезет. Пролезло, но при этом пошли трещины и отовсюду подтекает? Что сможем - замажем, в остальном сделаем вид, что так и надо. У Дмитрия Коваленина есть хорошее замечание по поводу приспособления американских реалий к японскому образу жизни: "Американский слон - лучший друг японского слона. Пусть даже американские слоны ну никак не влезают в ворота японского зоопарка - "ничего, как-нибудь запихнем" (отрежем ползадницы и сделаем вид, что так и было). И пихают, себя не помня. (Д. Коваленин, "Письма из Хиппонии") То же самое вышло и с конфуцианством, когда лучшим другом был китайский слон. Ему отрезали ползадницы и полторы тысячи лет делали вид, что так и было.

Read more... )
morreth: (Default)
Ничего я не забыла - просто я все никак не могу закончить.
Давайте я, чтоб вы не скучали, лучше расскажу вам, как Ван Янмин и его друг разочаровались в "выверении вещей" .

Гэ у (выверение вещей) оставалось для Шоужэня (настоящее имя Янмина) самым слабым местом в чжусианской философии То есть, он тупо не мог понять - как это, выверять вещи? В конце концов, они с другом решили попробовать, и начать с чего-нить простого. С бамбука, например.

Сели они, значицца, и начали медитировать на бамбук. Медитировали до вечера - так ничего и не выверили.
На слоледующий день оба почувствовали себя вконец разбитыми и больными, и Ван Янмин писал об этом случае, что ои, медитируя, истощили свою "ци".

А я так думаю - банально простудились, сидя жопами на голой земле весь день.
morreth: (Default)
Итак, последний этап развития конфуцианства - то, что называют неоконфуцианством.

Внимание, лопата. Собственно, все, что зовется конфуцианством сейчас - это неоконфуцианство и есть. Даже конфуцианский канон, Четверокнижие и Пятикнижие, сформирован неоконфуцианцами, а именно Чжу Си.

Впрочем, как и положено правильному конфуцианцу, Чжу Си считал себя не реформатором, а верным последователем.

Чжу Си был младшим из плеяды "Шести великих учителей" ранней сунской эпохи и завершил разработку концепций, созданных его учителями. В честь этих концепций китайцы называют неоконфуцианство "ли сюэ" (理學, учение о Принципе) и "Дао сюэ" (道學, учение о Пути).
morreth: (Default)
Итак, мы оставили Учение на рубеже правления династии Хань (2 в. до н. э.) , когда оно, с одной стороны, было провозглашено официальной имперской идеологией, а с другой - после развлечений циньских владык от него остались рожки да ножки.
Мы знаем, что возрожденное конфуцианство :

- перестало быть одной из "ста школ мысли",
- перенесло катастрофу, в ходе которой уцелели труды только самых выдающихся или наиболее близких легизму (Сюн Цзы) деятелей;
- оказалось доминирующей нравственно-политической теорией в стране, где имело место быть массовое "расстройство идейного обмена", как говорит Антрекот.

Словом, все это здорово смахивало на попытку возродить Православие усилиями вчерашних партийных деятелей. Посмотрите на современное Православие - и многое станет понятно о конфуцианстве эпохи Хань.
Read more... )
morreth: (Default)
А что, собственно, мы называем конфуцианством?

На первый взгляд все ясно - Конфуцианство - учение Конфуция. Ну, примерно так же, как христианство - учение Христа, а магометанство - Магомета.

Но сами китайцы не говорят "конфуцианство". Говорят они "жу цзя" (儒家) - "Учение". Философия, так можно было бы перевести в понятных нам терминах. Как и современные ему греческие философы, Конфуций был человеком широкого профиля, его интересы прострались от музыкальной до политической теории. Но "жу" - это не просто философия. Это понятие неразрывно связано с понятием 儒官, "жу гуань" - образованный чиновник. Сословие, к которому принадлежал Конфуций и большинство его учеников, не мыслило себя в отрыве от государственной деятельности - и философия была не праздным развлечением умов, как в Элладе и Риме, но "кузницей кадров" для государства.

Read more... )
morreth: (Default)
Насколько адекватно может быть суждение о Великом Учении человека, который знаком с древнекитайскими текстами только по переводам?

Независимо от того, насколько перевод хорош - в литературном переводе всегда изрядна доля "додумывания". В случае с древнекитайским текстом эта доля очень велика - сейчас мы увидим, почему.

На эту статью (серию статей, которые я планирую) меня сподвигли две вещи. Первая - моя бакалаврская. Хотя она и относится к дисциплине "японский язык", но предметом рассмотрения является лексийческий пласт заимствований из Китая - канго. Что закономерно приводит нас к вэньяню и древнекитайскому языку.

Вторая - неописуемо глупое выступление в Уделе юзера Зам.Ком. с его типовыми резиновыми представлениями о конфуцианстве.

Я поняла, что о Великом Учении народ олжен знать больше.

Ну и последним толчком послужило то, что я нашла в Сети истинное сокровище: текст Четверокнижия по-китайски, с параллельным переводом. И хочу на примере простого и короткого отрывка (Лунь Юй, 1:3) продемонстрировать, как сложно порой бывает въехать в древнекитайский текст.

子 цзы
曰 юэ
巧 цяо
言 янь
令 линь
色 сэ
鮮 сянь
矣 йи
仁 жэнь

Итак, перед вами этическая максима, высказанная Конфуцием. Всего девять знаков, девять слов (а точнее - "первичных лексем"). Первые два из них можно вообще не считать: это традиционное "Учитель сказал" (причем заметьте: "учитель" обозначено знаком "ребенок" - вторым знаком в привычном нам имени Конфуция: Кун-цзы, дитя из дома Кун. То есть, в буквальном переводе это будет "дитя сказало" - чтобы перевод был адекватным, нужно учитывать КОНТЕКСТ, а не тупо переводить знак за знаком. "Цзы" - не "ребенок" а "сын Кунов", т. е., Конфуций, и в Китае его привычно сокращают так).

Весь афоризм Учителя вписывается в семь знаков.
Read more... )

May 2020

M T W T F S S
    123
45678 910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Syndicate

RSS Atom

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 14th, 2025 12:16 am
Powered by Dreamwidth Studios