Чудо

Одна из вещей, которые я запрещала себе как мать - вот тупо запрещала, искореняла к херам желание, как только оно появлялось - это желание иметь экстраординарных детей и "гордиться ими". Еще когда они делали первые шаги и лепетали первые слова, я для себя решила: они для меня ОК, целиком и полностью. Не будет никакой гонки за достижениями вундеркиндов, никаких старательских выкапываний таланта поисков оттенка индиго в ауре. Пусть просто будут счастливы. Пусть делают что хотят, и если достигнут в этом деле успехов - то так тому и быть, а нет - в мире довольно места для просто хороших людей.

В результате то, что мой сын делает уверенные шаги как кинокритик и сценарист, а дочь - спортсменка-призерка, для меня просто источник большой радости. Дар свыше. Я никогда в них не разочаровывалась, потому что никогда не пыталась через них компенсировать свои промахи, сделать их тем, чем хотела, но не смогла стать.

Они просто чудо.



fot. Izabela Lewandowska

Не забыть

Konstantin Batozsky

Год назад, в этот день мы покидали Донецк молча. В самолете распили бутылку виски. Молчали почти всю дорогу. Я помню у меня дрожали руки. Накануне на площади было шумно и смертельно. Смерть была слишком наглядна и буквальна. Досягаема. Все были опешившими, но не остановленными.

С момента убийства Димы Чернявского прошли считанные минуты. Каждую новую секунду в происходящее не хотелось верить. Был шанс, что еще не все потеряно, что его откачают, что все это чужой и дурной сон, что я вот-вот проснусь, а этот день забуду навсегда.

Город сотрясали звериные крики "Ра-си-я! Ра-си-я!". Они двигались группами и пытались нападать на тех, кто казался им чужими. Стаей на одного. Центр Донецка напоминал сцены из советских репортажей о Нью-Йорке семидесятых с чеканной лексикой про "молодчиков", "бесчинствующих радикалов", "толпы убийц" и т.д. Мой город был мне чужим. Я чувствовал себя им выплюнутым.

На следующий день место смерти Димы было покрыто цветами, пересчитать которые можно было по пальцам одной руки. Собственно одна площадная плита в цветах из тысячи плиточек вокруг живо представляла весь пиздец происходящего – банальность смерти и тщету противостояния этой гигантской анонимной невидимой силе, которая готова нас убивать.

Площадь Ленина, гигантская и бессмысленная, разделилась на две неравные части: оккупированную и маленькую – димину. Так там все и осталось: много серого против квадратного метра живого.

В тот день спать было невозможно. Но была вера в то, что через год все изменится. Не спалось и от бессилия в горле стоял ком. И тогда мысленно самому себе на исправление был отпущен год. Год как дозировка адреналина. Год как спасательный круг, как мысленная ловушка, позволяющая хоть как-то жить дальше. Год прошел. Мы не спасли свой дом. Смерть вокруг, как чужие дети, растет быстро.

Бесполезно говорить о том, что было бы, если бы тогда мы пошли драться с толпой убийц. Мы не готовы были их убивать, в отличие от...

Очевидно другое: димина смерть – на нас. Она не должна, не может быть и не будет напрасной. Как и тысячи смертей за ней.

Мы все помним. Мы ничего не простим. И мы вернемся домой.

Завтра в 19:00 на Майдане мы соберемся на годовщину первой крови, пролитой за Донбасс.

Накахара Тюя. Сором

З якої причини соромом повниться серце?
Осінній день, білий вітер, тінисті гори.
Моторошні старі буки стоять
По коліно в зів’ялім листі,
Переплітають гілки на тлі неба, з якого
Духи померлих дітей очицями блимають,
І над строкатими смушками полів віддалених
Плететься тканина снів та видінь прадавніх.
Моторошні старі буки стоять
По коліно в зів’ялім листі,
У просвіти між ними так лагідно дивиться
День – наче старша сестра, наче ти, колишня.
Цей день, це його зіниці в просвітах між буків,
Що лагідно сяють, немовби сестрині очі.
Слабке полум’я минулого, що сяє так ясно.
То з якої ж причини сором наповнює серце?