![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
http://kazanfirst.ru/online/13564
http://kitubijca.livejournal.com/93941.html#comments
Комменты, традиционно, жгут.
http://kitubijca.livejournal.com/93941.html#comments
Комменты, традиционно, жгут.
Feb. 3rd, 2014
Это абсолютно гениально
Feb. 3rd, 2014 07:45 amhttp://wtfcombat2014.diary.ru/p195215741.htm
И абсолютно стоит того, чтобы зарегистрироваться на дайрях, если вы еще не.
В городе Детройте, в одном из неблагополучных – даже по меркам этого города – районов, некий одетый в неприметную темную одежду мужчина подозрительной наружности вот уже полчаса безуспешно пытался вскрыть замок табачного магазина.
С крыши двухэтажного дома напротив за мужчиной внимательно наблюдала загадочная фигура.
Чтобы не наводить туману, я поясню сразу: фигура принадлежала Лео Ашеру, бывшему полковнику Американской Армии, списанному со службы по состоянию здоровья. Ашер служил в специальных войсках, пока, во время миссии в Южной Корее, не подорвался на мине, получив серьезную контузию. После он начал видеть мертвых людей и проявлять признаки острого параноидального психоза, но согласись, дорогой читатель, это не повод выгонять человека из Армии.
К сожалению, начальство Ашера решило иначе, и, как только были улажены все бюрократические подробности, наш герой оказался в Детройте, совершенно один, без связей, цели в жизни и работы.
Впрочем, на тот момент деньги у Ашера были. У него были деньги, оставшаяся в наследство от матери крохотная квартирка и острая паранойя, которой хватило бы на десяток контуженных полковников.
Впервые за последние двенадцать лет жизни Лео Ашер остался совершенно безоружен, и это напрягало его намного больше, чем мертвые люди вокруг. Обычно в боевиках отставные военные умудряются каким-то образом, уходя со службы, прихватить с собой целый склад с боеприпасами, которых, видимо, никто не хватился, но, видишь ли, дорогой читатель, Ашер даже мысли никогда не допускал, что может вылететь из Армии иначе, как в цинковом гробу. И потому единственным оружием, доступным ему после увольнения, стал кухонный нож. Я, как и ты, не хочу недооценивать мощь кухонного ножа, но Ашер счел его плохой заменой АКМ-47.
Будь у отставного полковника правильные друзья, проблема решилась бы очень просто, но у Ашера вообще не было друзей, потому что в жизни его, как правило, не интересовало ничего, кроме службы.
Детройт, дорогой читатель, замечательный город. Давай поговорим о его законах. После того, как там упразднили полицию и ввели запрет на оружие для гражданских, достать подпольную пушку без соответствующих связей стало примерно так же просто, как сделать сальто на трехколесном велосипеде.
А все потому, что власти Детройта нашли очень простой и дешевый способ контролировать преступность – они узаконили супергероев. И с тех пор, как это произошло, каждый совершеннолетний гражданин США, независимо от состояния здоровья, послужного списка или наличия судимостей, получил возможность творить правосудие на улицах Детройта, если перед этим купит лицензию супергероя за сто пятнадцать долларов – и если сдаст пойманного правонарушителя в Пункт Приема Преступников живым, потому что Пункт Приема Преступников – это, к сожалению, все что осталось от полиции Детройта.
Думаю, дорогой читатель, ты и сам теперь понимаешь, почему жилье в этом городе такое дешевое.
Но давай вернемся к Лео Ашеру и его кухонному ножу. Оба очень быстро поняли, что вместе надолго, потому что найти другое оружие отставному полковнику в первые три месяца не удалось.
И тогда Ашер решил стать супергероем – так у него оставался ничтожный шанс однажды отобрать хотя бы шокер у уличного хулигана.
Именно это и привело к тому, что два года спустя, так и не разжившись шокером, но кое-как втянувшись в геройскую работу, Лео Ашер – Человек-Поэт – сидел на крыше и смотрел, как возится с замком подозрительный мужчина в темной одежде.
Давай сразу расставим точки над «и», дорогой читатель: Ашер ненавидел стихи, и его не кусал радиоактивный поэт. Просто сама по себе лицензия на супергеройскую деятельность стоила сто пятнадцать долларов, а вот за возможность выбрать себе геройское имя и образ самостоятельно нужно было доплатить еще сто тысяч.
Лео Ашер ушел из армии не самым бедным человеком, но таких денег у него не было. И он разделил судьбу всех недостаточно богатых героев – получил свой приговор у Генератора Случайных Образов в Департаменте Геройской Политики.
Согласно договору и лицензии Ашер обязан был пользоваться закрепленным за ним геройским именем и подстраивать свое поведение под предписанный образ Человека-Поэта.
И ты, дорогой читатель, даже представить себе не можешь, как ужасен был тот образ. Начнем с костюма: Человек-Поэт носил черное трико, поверх которого надевал белые плавки, исписанные цитатами из Блейка сзади и сонетами Шекспира спереди. Лицо Человека-Поэта скрывала белая узкая полумаска, а на груди красовалась дешевая посеребренная брошь-перо. А чтобы весь костюм не казался слишком скучным, тот безумный дизайнер, который его придумал, добавил к ансамблю цветовой акцент – неоново-желтые резиновые сапоги.
Полагаю, можно не объяснять, что отставной полковник Ашер ненавидел этот костюм почти так же сильно, как стихи, которые, согласно договору на геройскую деятельность и лицензии, обязан был декламировать.
Лео Ашер, при всех его достоинствах – а их у полковника спецподразделения, пусть и в отставке, было немало, – писал очень хреновые стихи:
Смирись, злодей, бесполезно орать,
Я пришел тебя покарать!
И это был еще не худший пример его поэзии.
Вот, например, еще:
Ты воскликнуть успеешь «ой»,
А я ударю тебя ногой!
В его оправдание несколько раз Ашер пытался использовать в геройской речи чужие стихи, но ему пришлось прекратить это делать, когда Человек-Плагиат пригрозил, что подаст на него в суд за воровство чужого образа.
Стихи самого Ашера, мало того что были ужасны, еще и стоили своему создателю творческих мук, сравнимых разве что с пыткой каленым железом.
С тех пор, как судьба и Генератор Случайных Образов сделали его Человеком-Поэтом, Ашер убивал на написание плохих стихов не меньше часа в день, и каждый раз это было мучительно. Мучительнее было только заставлять себя не отлынивать и действительно что-то придумывать. Как правило, он сочинял стихи, когда больше не мог находить для себя отговорок отложить это на потом, то есть во время работы или непосредственно перед ней.
Как, например, в тот момент, когда он сидел на крыше и наблюдал за подозрительным мужиком, пытавшимся вскрыть замок.
Я пришел сражаться за Справедливость…
Мне не нужна…
«Гадливость»? «Бодливость»? «Сопливость»?
С рифмами у Ашера всегда были особенные проблемы.
– И кого же я здесь вижу? – а еще у него всегда были особенные проблемы с другими супергероями.
Дело в том, что оплату герои в Детройте получают только за предоставленных преступников, после того, как суд признает тех виновными. То есть мало того, что деньги выплачиваются не всегда и с огромной задержкой, но еще и сама система поощряет нездоровую конкуренцию.
– Не может быть, – пока мы отвлеклись, на крышу выбрался высокий поджарый супергерой в желто-малиновом костюме, и устроился рядом с Ашером. – Здравствуй, Человек-Поэт. Какая встреча. Я написал бы по этому поводу пару строк, но не хочу отбирать у тебя хлеб.
– Иди нахер, Мистер Несправедливость, – мрачно огрызнулся Ашер, уже прекрасно зная, что последует дальше.
Он был прав:
– А разве ты не должен говорить стихами?
Эта фраза с огромным отрывом лидировала в списке вопросов, которые задавали Человеку-Поэту при встрече, и, как правило, приводила Ашера в состояние почти неконтролируемой ярости.
– Так что ты там говорил? – непроизвольно посягая на образ Капитана-Самоубийцы, продолжил Мистер Несправедливость. – Я, похоже, тебя не расслышал.
Ашер заскрипел зубами, пытаясь придумать достойный ответ, и, наконец, выдал:
– Заткнись, Мистер Несправедливость,
Иначе получишь в…
– Куда? – заинтересовался тот. – Не томи, мне крайне интересно, куда же я «получу».
«В морду ты получишь, – мрачно подумал Ашер. – Желтым резиновым сапогом. Жаль, я не додумался наступить им в говно по дороге на работу».
Ответить так ему не позволяли договор и лицензия, зато, по крайней мере, эти мысли подсказали ему рифму:
– Заткнись, Мистер Несправедливость,
Иначе получишь в гадливость, – сымпровизировал Ашер.
Воцарившееся после гробовое молчание нарушали звуки проезжавших по соседней улице машин и приглушенные ругательства подозрительного типа внизу.
– Знаешь, Человек-Поэт, – прочистив горло, сказал, наконец, Мистер Несправедливость, – иногда я думаю, что, если бы ты издавал свои стихи, я бы их купил. Потому что такой шлак должен быть увековечен.
Ашер ничего не ответил ему, потому что не знал, как вымучить из себя подходящие строки. Все его творческие силы ушли на рифму «несправедливость-гадливость».
Подозрительный тип у табачного магазина напротив продолжал копаться с замком. А потом еще и еще.
Ашер и Мистер Несправедливость все это время внимательно за ним наблюдали.
Час спустя Несправедливость все-таки спросил:
– И давно он там возится?
Вопрос, дорогой читатель, был очень важным. Дело в том, что супергерои по законам Детройта имеют право применять силу только к преступникам уже совершившим правонарушение. То есть Ашеру и его коллеге приходилось сидеть и терпеливо ждать, пока действия подозрительного мужчины в темной одежде превратятся хотя бы в незаконное проникновение, потому что на тот момент они не тянули даже на вандализм.
– Полтора часа, – угрюмо отозвался Ашер, мысленно поклявшись себе, что если мудак потребует от него еще один стих, то получит желтым резиновым сапогом в морду.
Но, видимо, какие-то зачатки чувства самосохранения у Мистера Несправедливости были, потому что он только спросил:
– Скажи, а этот мужик не кажется тебе смутно знакомым?
Ашер равнодушно пожал плечами, потому что ему было на самом деле все равно, какого преступника ловить, но потом все-таки присмотрелся.
И то, что он увидел, заставило его вскочить с места и настроиться на очень серьезный разговор по душам с мудаком в темной одежде.
– Ну и какого хрена? – спросил Ашер уже на земле и в двух метрах от незадачливого грабителя.
Тот обернулся, неприятно усмехнулся и сладким голосом произнес:
– И кого же я вижу? Человек-Поэт и Мистер Несправедливость. Я тут уже полтора часа пытаюсь открыть магазин моей тетушки, она попросила ей спичек принести, а вы все не подходите, все не здороваетесь.
– Сейчас я тебе такие спички… – начал Ашер, но Мистер Несправедливость зачем-то перебил его и сказал:
– Здравствуй, Человек-Облом, рады тебя видеть.
– Просто Облом, пожалуйста, – попросил тот и повернулся к Ашеру. – А разве он не должен говорить стихами?
– Я просто не дал ему дорифмовать. Давай начистоту, какого хрена ты тут делал?
– Давай начистоту, – согласился Облом. – Я отвлекал вас, неудачники, на себя, пока моя команда ловит настоящих бандитов.
– Давай начистоту, за такое можно больно получить по лицу.
– Давай начистоту, у тебя пороху не хватит мне по лицу съездить.
– Давай начистоту, ты еще не видел в действии ни меня, ни мой порох.
– Давай начистоту, клал я на тебя и твой порох.
И вот этот интеллектуальный обмен мог бы продолжаться еще довольно долго, если бы не вмешался Ашер, который неожиданно даже для себя продекламировал:
– Ты мудак, Человек-Облом,
Я засуну тебе в жопу лом.
После снова воцарилась та звенящая, удивительная тишина, которая часто воцарялась после стихов Человека-Поэта, потому что, как правило, в первые несколько секунд после того, как Ашер выдавал очередной шедевр, окружающие даже не знали, как на него реагировать.
– Знаешь, – сказал, наконец, Облом Мистеру Несправедливости, полностью позабыв, о чем они говорили до этого, – теперь я понимаю, почему в первый раз ты не дал ему дорифмовать.
Такие моменты Лео Ашер просто ненавидел.
– Ужасно, да? – сочувственно поддакнул Мистер Несправедливость. – Знаешь, я раньше даже не верил, что так бывает.
Редко, но иногда все-таки Ашеру случалось вдруг неожиданно и совершенно спонтанно выдать стихи, и такие моменты пугали его намного больше, чем паранойя и мертвые люди вокруг.
– Черт, это вообще какой-то запредельный уровень, – Облом устало потер лицо и перевел сочувственный взгляд на Ашера. – Думаешь, это лечится?
Дело в том, что Ашер никогда не мог предугадать эти творческие припадки, и ему часто мерещилось, что это Человек-Поэт понемногу оформляется в самостоятельную личность и пытается забрать контроль над его телом.
– В свободное от геройства время, – ответил Облому Несправедливость, – я работаю психотерапевтом. И я точно знаю, что такое не лечится.
Каждый стихотворный припадок Ашера всегда заканчивался одинаково. Окружающие забрасывали все свои предыдущие дела и начинали жалеть или глумиться. Глумиться или жалеть, третьего было не дано.
– И что делать? – спросил Облом.
– Думаешь, мы можем что-то для него сделать? – ответил вопросом на вопрос Несправедливость.
– Так, чтобы нас не посадили за убийство? Вряд ли.
Ашер этой реакции не понимал. Он знал, что пишет паршивые стихи, но он вообще ненавидел стихи. Кому какая была разница, если Человек-Поэт был хреновым поэтом? Это еще не было поводом смотреть на человека с такой жалостью, словно его жизнь кончилась не начавшись. Вот только переубедить окружающих не удавалось.
И когда Ашер сталкивался с такой жалостью, у него просто опускались руки.
– Эй, Поэт, – осторожно, словно говорил с умственно отсталым или самоубийцей на крыше, обратился к нему Облом. – Слушай, мужик, извини за… вообще извини, я не знал, что с тобой… ну… поэзия.
– Неизлечимая поэзия, – поправил Несправедливость.
– Точно, неизлечимая поэзия. Давай я куплю тебе выпить.
– Я не хочу пить, – мрачно огрызнулся Ашер, хотя на самом деле такие ситуации всегда вызывали у него желание надраться в хлам.
– Тебе надо, Поэт, – глядя на него с еще большей жалостью, сказал Облом. – Ты даже не представляешь, насколько тебе надо.
И абсолютно стоит того, чтобы зарегистрироваться на дайрях, если вы еще не.
В городе Детройте, в одном из неблагополучных – даже по меркам этого города – районов, некий одетый в неприметную темную одежду мужчина подозрительной наружности вот уже полчаса безуспешно пытался вскрыть замок табачного магазина.
С крыши двухэтажного дома напротив за мужчиной внимательно наблюдала загадочная фигура.
Чтобы не наводить туману, я поясню сразу: фигура принадлежала Лео Ашеру, бывшему полковнику Американской Армии, списанному со службы по состоянию здоровья. Ашер служил в специальных войсках, пока, во время миссии в Южной Корее, не подорвался на мине, получив серьезную контузию. После он начал видеть мертвых людей и проявлять признаки острого параноидального психоза, но согласись, дорогой читатель, это не повод выгонять человека из Армии.
К сожалению, начальство Ашера решило иначе, и, как только были улажены все бюрократические подробности, наш герой оказался в Детройте, совершенно один, без связей, цели в жизни и работы.
Впрочем, на тот момент деньги у Ашера были. У него были деньги, оставшаяся в наследство от матери крохотная квартирка и острая паранойя, которой хватило бы на десяток контуженных полковников.
Впервые за последние двенадцать лет жизни Лео Ашер остался совершенно безоружен, и это напрягало его намного больше, чем мертвые люди вокруг. Обычно в боевиках отставные военные умудряются каким-то образом, уходя со службы, прихватить с собой целый склад с боеприпасами, которых, видимо, никто не хватился, но, видишь ли, дорогой читатель, Ашер даже мысли никогда не допускал, что может вылететь из Армии иначе, как в цинковом гробу. И потому единственным оружием, доступным ему после увольнения, стал кухонный нож. Я, как и ты, не хочу недооценивать мощь кухонного ножа, но Ашер счел его плохой заменой АКМ-47.
Будь у отставного полковника правильные друзья, проблема решилась бы очень просто, но у Ашера вообще не было друзей, потому что в жизни его, как правило, не интересовало ничего, кроме службы.
Детройт, дорогой читатель, замечательный город. Давай поговорим о его законах. После того, как там упразднили полицию и ввели запрет на оружие для гражданских, достать подпольную пушку без соответствующих связей стало примерно так же просто, как сделать сальто на трехколесном велосипеде.
А все потому, что власти Детройта нашли очень простой и дешевый способ контролировать преступность – они узаконили супергероев. И с тех пор, как это произошло, каждый совершеннолетний гражданин США, независимо от состояния здоровья, послужного списка или наличия судимостей, получил возможность творить правосудие на улицах Детройта, если перед этим купит лицензию супергероя за сто пятнадцать долларов – и если сдаст пойманного правонарушителя в Пункт Приема Преступников живым, потому что Пункт Приема Преступников – это, к сожалению, все что осталось от полиции Детройта.
Думаю, дорогой читатель, ты и сам теперь понимаешь, почему жилье в этом городе такое дешевое.
Но давай вернемся к Лео Ашеру и его кухонному ножу. Оба очень быстро поняли, что вместе надолго, потому что найти другое оружие отставному полковнику в первые три месяца не удалось.
И тогда Ашер решил стать супергероем – так у него оставался ничтожный шанс однажды отобрать хотя бы шокер у уличного хулигана.
Именно это и привело к тому, что два года спустя, так и не разжившись шокером, но кое-как втянувшись в геройскую работу, Лео Ашер – Человек-Поэт – сидел на крыше и смотрел, как возится с замком подозрительный мужчина в темной одежде.
Давай сразу расставим точки над «и», дорогой читатель: Ашер ненавидел стихи, и его не кусал радиоактивный поэт. Просто сама по себе лицензия на супергеройскую деятельность стоила сто пятнадцать долларов, а вот за возможность выбрать себе геройское имя и образ самостоятельно нужно было доплатить еще сто тысяч.
Лео Ашер ушел из армии не самым бедным человеком, но таких денег у него не было. И он разделил судьбу всех недостаточно богатых героев – получил свой приговор у Генератора Случайных Образов в Департаменте Геройской Политики.
Согласно договору и лицензии Ашер обязан был пользоваться закрепленным за ним геройским именем и подстраивать свое поведение под предписанный образ Человека-Поэта.
И ты, дорогой читатель, даже представить себе не можешь, как ужасен был тот образ. Начнем с костюма: Человек-Поэт носил черное трико, поверх которого надевал белые плавки, исписанные цитатами из Блейка сзади и сонетами Шекспира спереди. Лицо Человека-Поэта скрывала белая узкая полумаска, а на груди красовалась дешевая посеребренная брошь-перо. А чтобы весь костюм не казался слишком скучным, тот безумный дизайнер, который его придумал, добавил к ансамблю цветовой акцент – неоново-желтые резиновые сапоги.
Полагаю, можно не объяснять, что отставной полковник Ашер ненавидел этот костюм почти так же сильно, как стихи, которые, согласно договору на геройскую деятельность и лицензии, обязан был декламировать.
Лео Ашер, при всех его достоинствах – а их у полковника спецподразделения, пусть и в отставке, было немало, – писал очень хреновые стихи:
Смирись, злодей, бесполезно орать,
Я пришел тебя покарать!
И это был еще не худший пример его поэзии.
Вот, например, еще:
Ты воскликнуть успеешь «ой»,
А я ударю тебя ногой!
В его оправдание несколько раз Ашер пытался использовать в геройской речи чужие стихи, но ему пришлось прекратить это делать, когда Человек-Плагиат пригрозил, что подаст на него в суд за воровство чужого образа.
Стихи самого Ашера, мало того что были ужасны, еще и стоили своему создателю творческих мук, сравнимых разве что с пыткой каленым железом.
С тех пор, как судьба и Генератор Случайных Образов сделали его Человеком-Поэтом, Ашер убивал на написание плохих стихов не меньше часа в день, и каждый раз это было мучительно. Мучительнее было только заставлять себя не отлынивать и действительно что-то придумывать. Как правило, он сочинял стихи, когда больше не мог находить для себя отговорок отложить это на потом, то есть во время работы или непосредственно перед ней.
Как, например, в тот момент, когда он сидел на крыше и наблюдал за подозрительным мужиком, пытавшимся вскрыть замок.
Я пришел сражаться за Справедливость…
Мне не нужна…
«Гадливость»? «Бодливость»? «Сопливость»?
С рифмами у Ашера всегда были особенные проблемы.
– И кого же я здесь вижу? – а еще у него всегда были особенные проблемы с другими супергероями.
Дело в том, что оплату герои в Детройте получают только за предоставленных преступников, после того, как суд признает тех виновными. То есть мало того, что деньги выплачиваются не всегда и с огромной задержкой, но еще и сама система поощряет нездоровую конкуренцию.
– Не может быть, – пока мы отвлеклись, на крышу выбрался высокий поджарый супергерой в желто-малиновом костюме, и устроился рядом с Ашером. – Здравствуй, Человек-Поэт. Какая встреча. Я написал бы по этому поводу пару строк, но не хочу отбирать у тебя хлеб.
– Иди нахер, Мистер Несправедливость, – мрачно огрызнулся Ашер, уже прекрасно зная, что последует дальше.
Он был прав:
– А разве ты не должен говорить стихами?
Эта фраза с огромным отрывом лидировала в списке вопросов, которые задавали Человеку-Поэту при встрече, и, как правило, приводила Ашера в состояние почти неконтролируемой ярости.
– Так что ты там говорил? – непроизвольно посягая на образ Капитана-Самоубийцы, продолжил Мистер Несправедливость. – Я, похоже, тебя не расслышал.
Ашер заскрипел зубами, пытаясь придумать достойный ответ, и, наконец, выдал:
– Заткнись, Мистер Несправедливость,
Иначе получишь в…
– Куда? – заинтересовался тот. – Не томи, мне крайне интересно, куда же я «получу».
«В морду ты получишь, – мрачно подумал Ашер. – Желтым резиновым сапогом. Жаль, я не додумался наступить им в говно по дороге на работу».
Ответить так ему не позволяли договор и лицензия, зато, по крайней мере, эти мысли подсказали ему рифму:
– Заткнись, Мистер Несправедливость,
Иначе получишь в гадливость, – сымпровизировал Ашер.
Воцарившееся после гробовое молчание нарушали звуки проезжавших по соседней улице машин и приглушенные ругательства подозрительного типа внизу.
– Знаешь, Человек-Поэт, – прочистив горло, сказал, наконец, Мистер Несправедливость, – иногда я думаю, что, если бы ты издавал свои стихи, я бы их купил. Потому что такой шлак должен быть увековечен.
Ашер ничего не ответил ему, потому что не знал, как вымучить из себя подходящие строки. Все его творческие силы ушли на рифму «несправедливость-гадливость».
Подозрительный тип у табачного магазина напротив продолжал копаться с замком. А потом еще и еще.
Ашер и Мистер Несправедливость все это время внимательно за ним наблюдали.
Час спустя Несправедливость все-таки спросил:
– И давно он там возится?
Вопрос, дорогой читатель, был очень важным. Дело в том, что супергерои по законам Детройта имеют право применять силу только к преступникам уже совершившим правонарушение. То есть Ашеру и его коллеге приходилось сидеть и терпеливо ждать, пока действия подозрительного мужчины в темной одежде превратятся хотя бы в незаконное проникновение, потому что на тот момент они не тянули даже на вандализм.
– Полтора часа, – угрюмо отозвался Ашер, мысленно поклявшись себе, что если мудак потребует от него еще один стих, то получит желтым резиновым сапогом в морду.
Но, видимо, какие-то зачатки чувства самосохранения у Мистера Несправедливости были, потому что он только спросил:
– Скажи, а этот мужик не кажется тебе смутно знакомым?
Ашер равнодушно пожал плечами, потому что ему было на самом деле все равно, какого преступника ловить, но потом все-таки присмотрелся.
И то, что он увидел, заставило его вскочить с места и настроиться на очень серьезный разговор по душам с мудаком в темной одежде.
– Ну и какого хрена? – спросил Ашер уже на земле и в двух метрах от незадачливого грабителя.
Тот обернулся, неприятно усмехнулся и сладким голосом произнес:
– И кого же я вижу? Человек-Поэт и Мистер Несправедливость. Я тут уже полтора часа пытаюсь открыть магазин моей тетушки, она попросила ей спичек принести, а вы все не подходите, все не здороваетесь.
– Сейчас я тебе такие спички… – начал Ашер, но Мистер Несправедливость зачем-то перебил его и сказал:
– Здравствуй, Человек-Облом, рады тебя видеть.
– Просто Облом, пожалуйста, – попросил тот и повернулся к Ашеру. – А разве он не должен говорить стихами?
– Я просто не дал ему дорифмовать. Давай начистоту, какого хрена ты тут делал?
– Давай начистоту, – согласился Облом. – Я отвлекал вас, неудачники, на себя, пока моя команда ловит настоящих бандитов.
– Давай начистоту, за такое можно больно получить по лицу.
– Давай начистоту, у тебя пороху не хватит мне по лицу съездить.
– Давай начистоту, ты еще не видел в действии ни меня, ни мой порох.
– Давай начистоту, клал я на тебя и твой порох.
И вот этот интеллектуальный обмен мог бы продолжаться еще довольно долго, если бы не вмешался Ашер, который неожиданно даже для себя продекламировал:
– Ты мудак, Человек-Облом,
Я засуну тебе в жопу лом.
После снова воцарилась та звенящая, удивительная тишина, которая часто воцарялась после стихов Человека-Поэта, потому что, как правило, в первые несколько секунд после того, как Ашер выдавал очередной шедевр, окружающие даже не знали, как на него реагировать.
– Знаешь, – сказал, наконец, Облом Мистеру Несправедливости, полностью позабыв, о чем они говорили до этого, – теперь я понимаю, почему в первый раз ты не дал ему дорифмовать.
Такие моменты Лео Ашер просто ненавидел.
– Ужасно, да? – сочувственно поддакнул Мистер Несправедливость. – Знаешь, я раньше даже не верил, что так бывает.
Редко, но иногда все-таки Ашеру случалось вдруг неожиданно и совершенно спонтанно выдать стихи, и такие моменты пугали его намного больше, чем паранойя и мертвые люди вокруг.
– Черт, это вообще какой-то запредельный уровень, – Облом устало потер лицо и перевел сочувственный взгляд на Ашера. – Думаешь, это лечится?
Дело в том, что Ашер никогда не мог предугадать эти творческие припадки, и ему часто мерещилось, что это Человек-Поэт понемногу оформляется в самостоятельную личность и пытается забрать контроль над его телом.
– В свободное от геройства время, – ответил Облому Несправедливость, – я работаю психотерапевтом. И я точно знаю, что такое не лечится.
Каждый стихотворный припадок Ашера всегда заканчивался одинаково. Окружающие забрасывали все свои предыдущие дела и начинали жалеть или глумиться. Глумиться или жалеть, третьего было не дано.
– И что делать? – спросил Облом.
– Думаешь, мы можем что-то для него сделать? – ответил вопросом на вопрос Несправедливость.
– Так, чтобы нас не посадили за убийство? Вряд ли.
Ашер этой реакции не понимал. Он знал, что пишет паршивые стихи, но он вообще ненавидел стихи. Кому какая была разница, если Человек-Поэт был хреновым поэтом? Это еще не было поводом смотреть на человека с такой жалостью, словно его жизнь кончилась не начавшись. Вот только переубедить окружающих не удавалось.
И когда Ашер сталкивался с такой жалостью, у него просто опускались руки.
– Эй, Поэт, – осторожно, словно говорил с умственно отсталым или самоубийцей на крыше, обратился к нему Облом. – Слушай, мужик, извини за… вообще извини, я не знал, что с тобой… ну… поэзия.
– Неизлечимая поэзия, – поправил Несправедливость.
– Точно, неизлечимая поэзия. Давай я куплю тебе выпить.
– Я не хочу пить, – мрачно огрызнулся Ашер, хотя на самом деле такие ситуации всегда вызывали у него желание надраться в хлам.
– Тебе надо, Поэт, – глядя на него с еще большей жалостью, сказал Облом. – Ты даже не представляешь, насколько тебе надо.
Друзья, я опьечьялен
Feb. 3rd, 2014 07:04 pmТо есть, мне нравится, что вы меня репостите, и приятно, что перевели на русский, но "ложные друзья переводчика" - наши худшие враги. Например слово "закидати" в данном случае лекстческой аналог простонаречного "наезжать", "каткить бочку".
Короче, если хотите по-русски, то вот вам авторизованный перевод:
С чего я сегодня хочу начать. На меня тут накатили, что к Беркуту отношение очень жестокое, что прямо не знаешь - ребята просто выполняют свою работу, а на них смотрят, как на эсэсовцев.
Я хочу сказать Беркуту какие-то добрые слова. И первое доброе слово - это «спасибо». Ну, на самом деле, пацаны, если бы не вы, многие женщины никогда бы не узнали, что у наших мужиков есть яйца. После того, как три года скрипели под Януковичем, как под немцами не скрипели. И думали, что уже все, что похуизм и пацифизм у нас уже в печенках прописались вместе с циррозом. Тут вы устроили побоище на Майдане... А когда мужик получает по яйцам, тут очень трудно не почувствовать, что они есть. А раз уж они есть, то должна же от них быть какая-то польза. Ну, кроме боли и умножения числа налогоплательщиков.
А когда вы перегородили Грушевского, то тут уже женщины вдруг обнаружили у себя яйца. Ну так, метафизически. Метафизические яйца обнаружили. Такие, что аж звон пошел.
Как бы мы узнали об этом, если бы не вы, ребята! Если бы не Беркуты, Грифоны, Гепарды и всякая прочая скотина?
Хотя раздевать Мишу Гаврилюка - это было лишнее. То есть, как женщина, я могу вас понять. Как женщина. Такого парня как увидишь, то сразу хочется раздеть. То есть, я думала, что у вас противоположные сексуальные предпочтения. Но дело не в том: должна же быть какая-то культура ухаживания - сначала поговорить, я не знаю, выпить вместе, потанцевать, а потом - уже... Вот если бы Михаил был девушкой, вас сразу заподозрили бы в плохих намерениях. Может, вы хорошего хотели, может, вы хотели показать всему миру, что у украинцев есть яйца, но не могли на себе. Надо было найти добровольца. У же нас есть такой Тарзан! И не на морозе же ни в коем случае. Это негигиенично. И самая главная деталь плохо видна, потому что сморщивается. Может, вы хотели показать именно страшное оружие казака - голую задницу? Я не шучу, казаки этой штукой бедных ежиков убивали, если верить историческим документам.
Так, спасибо уже сказала, теперь второе слово хочу сказать: "извините". Ну, что приходится службу служить в таких лютых условиях, когда погреться можно только об шину или коктейль Молотова, а в то же время чувак, за которого вы стоите, уже пьет австрийское пиво. Это же страшно - стоять против этих баррикад, дышать дымом, а против тебя хрен знает сколько сотен народа. Или тысяч. И у каждого под кожухом - голая задница. На тебе плохонький броник, какая-то касочка, наколеннички, в руках дубинка резиновая, щит... Тьфу! А у них, у этих майданцев - у всех страшные голые задницы. Я догадываюсь, какой кошмар там стоять, потому что человек, который с голой задницей и кирпичом идет на щитовой строй, крутит себе доспех из глянцевых журналов и другого говна, катапульту строит - такой человек способен на что угодно.
Извините, что эти бешеные студенты тридцатого ноября так яростно пиздили вас по ногам своими физиономиями. Извините, что вам достался такой народ, который по-хорошему не понимает. Ты к нему как человек, с гуманной дубинкой резиновой, с газом, с пластиковыми пулями, ну, там иногда получится запарка - опа, случайно зарядил пулей этого, как его, Блондо. Ну что, несчастный случай... А они на тебя с коктейлем Молотова. Как фашисты. Знаете, ребята, это они плохих книг в детстве начитались. Я одну такую помню, сплошной ужас и экстремизм, «Молодая Гвардия» называется. Там один экстремист, Сергей Тюленин, бросал молотова в окна мирных немецких солдат, которые просто выполняли свой долг - вот совсем как вы сейчас. Так же и те фашисты с Майдана, ну так их воспитывали еще со школы, что кидать в окна молотова - это нормально. Поэтому извините за такой народ.
И третье, что я хочу сказать - ребята, до свидания. Вот просто - до свидания. Чао, пацаны.
Короче, если хотите по-русски, то вот вам авторизованный перевод:
С чего я сегодня хочу начать. На меня тут накатили, что к Беркуту отношение очень жестокое, что прямо не знаешь - ребята просто выполняют свою работу, а на них смотрят, как на эсэсовцев.
Я хочу сказать Беркуту какие-то добрые слова. И первое доброе слово - это «спасибо». Ну, на самом деле, пацаны, если бы не вы, многие женщины никогда бы не узнали, что у наших мужиков есть яйца. После того, как три года скрипели под Януковичем, как под немцами не скрипели. И думали, что уже все, что похуизм и пацифизм у нас уже в печенках прописались вместе с циррозом. Тут вы устроили побоище на Майдане... А когда мужик получает по яйцам, тут очень трудно не почувствовать, что они есть. А раз уж они есть, то должна же от них быть какая-то польза. Ну, кроме боли и умножения числа налогоплательщиков.
А когда вы перегородили Грушевского, то тут уже женщины вдруг обнаружили у себя яйца. Ну так, метафизически. Метафизические яйца обнаружили. Такие, что аж звон пошел.
Как бы мы узнали об этом, если бы не вы, ребята! Если бы не Беркуты, Грифоны, Гепарды и всякая прочая скотина?
Хотя раздевать Мишу Гаврилюка - это было лишнее. То есть, как женщина, я могу вас понять. Как женщина. Такого парня как увидишь, то сразу хочется раздеть. То есть, я думала, что у вас противоположные сексуальные предпочтения. Но дело не в том: должна же быть какая-то культура ухаживания - сначала поговорить, я не знаю, выпить вместе, потанцевать, а потом - уже... Вот если бы Михаил был девушкой, вас сразу заподозрили бы в плохих намерениях. Может, вы хорошего хотели, может, вы хотели показать всему миру, что у украинцев есть яйца, но не могли на себе. Надо было найти добровольца. У же нас есть такой Тарзан! И не на морозе же ни в коем случае. Это негигиенично. И самая главная деталь плохо видна, потому что сморщивается. Может, вы хотели показать именно страшное оружие казака - голую задницу? Я не шучу, казаки этой штукой бедных ежиков убивали, если верить историческим документам.
Так, спасибо уже сказала, теперь второе слово хочу сказать: "извините". Ну, что приходится службу служить в таких лютых условиях, когда погреться можно только об шину или коктейль Молотова, а в то же время чувак, за которого вы стоите, уже пьет австрийское пиво. Это же страшно - стоять против этих баррикад, дышать дымом, а против тебя хрен знает сколько сотен народа. Или тысяч. И у каждого под кожухом - голая задница. На тебе плохонький броник, какая-то касочка, наколеннички, в руках дубинка резиновая, щит... Тьфу! А у них, у этих майданцев - у всех страшные голые задницы. Я догадываюсь, какой кошмар там стоять, потому что человек, который с голой задницей и кирпичом идет на щитовой строй, крутит себе доспех из глянцевых журналов и другого говна, катапульту строит - такой человек способен на что угодно.
Извините, что эти бешеные студенты тридцатого ноября так яростно пиздили вас по ногам своими физиономиями. Извините, что вам достался такой народ, который по-хорошему не понимает. Ты к нему как человек, с гуманной дубинкой резиновой, с газом, с пластиковыми пулями, ну, там иногда получится запарка - опа, случайно зарядил пулей этого, как его, Блондо. Ну что, несчастный случай... А они на тебя с коктейлем Молотова. Как фашисты. Знаете, ребята, это они плохих книг в детстве начитались. Я одну такую помню, сплошной ужас и экстремизм, «Молодая Гвардия» называется. Там один экстремист, Сергей Тюленин, бросал молотова в окна мирных немецких солдат, которые просто выполняли свой долг - вот совсем как вы сейчас. Так же и те фашисты с Майдана, ну так их воспитывали еще со школы, что кидать в окна молотова - это нормально. Поэтому извините за такой народ.
И третье, что я хочу сказать - ребята, до свидания. Вот просто - до свидания. Чао, пацаны.
Кривосудие по-днепропетровски продолжается
Feb. 3rd, 2014 08:21 pmhttp://www.radiosvoboda.org/content/article/25251081.html
Пацану шьют ни много ни мало - подготовку к теракту.
Пацану шьют ни много ни мало - подготовку к теракту.