http://vsopvs.livejournal.com/195843.htmlГлубокомысленная с виду глупость нередко порождает во мне неадекватную по силе реакцию. Говоря проще, я такие глупости ненавижу. Главным образом потому что, в отличие от глупости обыкновенной, глубокомысленная нередко прельщает умных людей, да и говорят их нередко именно умные люди – у глупых и глупости вульгарны.
Глубокомысленная глупость прельстительна потому, что очень похожа с виду на своего законнорожденного брата – парадокс. От парадокса она отличается тем, что в основе – неправда.
Рассмотрим глубокомысленную глупость, которая прельстила умного Вагифа. Действительно, с точки зрения человека, далекого от попыток любить Бога, она выглядит блестящим афоризмом. Так ребенок предпочтет бриллианту подвеску от люстры: она больше, а блестит как бы одинаково.
Эта фраза не является «бриллиантом», потому что не выдерживает проверки на прочность. Проблема в том, что большинство людей сегодня не может эту проверку произвести. Что такое «стокгольмский синдром», знают почти все – а вот что такое любовь к Богу, знает едва ли один из ста.
Если бы автору этой фразы сказали, что он любит своего отца за то, что у отца большой ремень, и попробуй его не полюби – он бы не подписался под таким суждением. Хотя чужая душа потемки, я все же думаю, что нет. И даже если эту ложь облечь в форму афоризма – например, «сила сыновней любви прямо пропорциональна длине отцовского ремня» - вряд ли кто-то восхитился бы этой глубокомысленной глупостью: уж больно очевидна ложь. А очевидна она потому, что все мы были детьми и знаем, насколько сложное и комплексное чувство – любовь к отцу. Нежность, восхищение, уважение, дружеские порывы – и вместе с тем ревность, скрытый дух соперничества, немного страха, чувство доминирующего авторитета, доверие, пугающим открытием взрослости – жалость… И вот находится какой-то горе-философ, который пытается все это свести к ремню.
Вообще, если бы не object, я бы на эту глупость и внимания не обратила – мало ли ходит по сети таких сентенций. Заниматься апологией перед неблагодарной аудиторией я не люблю. Но перед умными людьми часто хочется оправдать свою веру, потому что человеческий разум кажется мне самым ярким свидетельством присутствия во Вселенной Творца.
Начнем со «стокгольмского синдрома» - то есть, нелогичной на первый взгляд симпатии заложника к террористу. Казалось бы, человек, по вине террориста подвергавшийся смертельной опасности и лишениям, должен террориста за это ненавидеть; в крайнем случае – сожалеть о бедственном состоянии ума и души преступника. Но «стокгольмский синдром» изумил психологов именно тем, что заложники начали испытывать к террористам не ненависть и не жалость, а искреннюю и деятельную симпатию.
Конечно же, «стокгольмский синдром» - тоже явление комплексное. Понятно, что, привыкнув к смертельной опасности и лишениям, люди, с другой стороны, научились радоваться маленьким благам – пище, воде, туалету – и террористам как подателям этих благ. Одновременно, будучи вынуждены делить с террористами замкнутое жизненное пространство и наблюдая их вблизи, заложники разглядели в них что-то человеческое. Это неудивительно, потому что во всех есть что-то человеческое. Присутствует и восхищение силой, решительностью людей, бросающих вызов обществу и берущих в свои руки магическую власть над жизнью и смертью. Наконец, работает механизм психологической защиты, выраженный в пословице-совете: «Если ты не можешь делать то, что тебе нравится – пусть тебе нравится то, что ты делаешь». Вполне возможно, что автор афоризма принимает чувство верующих к Богу именно за это: блага, как-никак, подаются, опасность выносится за скобки, потому что невозможно жить на адреналине, а деваться из этого мира все равно некуда.
С тем же успехом к «стокгольмскому синдрому» можно отнести любую симпатию к людям, с которыми мы волей-неволей делим тесное пространство этого мира. Правда, тут сразу зазвучат протестующие голоса - будет этот протест законным и правильным.
Несомненно, есть компонента, общая для любви к Богу и «стокгольмского синдрома» - чувство благодарности за поданные блага и непричиненные горести. Раскрыв Псалтирь , мы найдем много тому свидетельств. Но даже эта благодарность имеет более высокое звучание, более бескорыстное содержание. В Псалме 8 читаем: «Когда взираю я на небеса Твои, дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил – то что есть человек, что ты помнишь его и сын человеческий, что ты посещаешь его?» Источником восхищения силой Бога здесь явно служит не страх перед существом, которое своим бесконечным могуществом может в любой момент походя раздавить человека – но радость при виде красоты, которая лишена всякой утилитарной пользы и вместе с тем величественна. Материальные блага псалмопевец упоминает лишь в последних стихах: сначала Бога воспевают за славу и честь, которой Бог увенчал человека, и лишь потом – за животных, которые приносят человеку пользу. В следующем псалме автор благодарит Бога за вещи очень земные и понятные: победу над врагами; но прежде всего, и очень настойчиво, псалмопевец утверждает, что Бог рассудил его дело по справедливости, и к справедливости, а не к силе, апеллирует прежде всего. Завершается псалом призывом «дать суд сироте и угнетенному».
Вообще, ветхозаветная любовь к Богу, выраженная в Псалмах и книге Иова – очень далека от позы униженного просителя. Ветхозаветный певец не только хвалит и жалуется – он не стесняется требовать. Решительный тон этих требований подчас изумляет: «Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною. Возьми щит и латы и восстань на помощь мне. Обнажи меч и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: «Я спасение твое!» (Пс. 34). Сложность и многогранность понятия «любовь к Богу» уже в книге Псалмов такова, что находит выражение в очень разных, иногда почти полярных по своему настроению и наполнению текстах. Мы видим и чувство торжества от причастности к божественному величию (Пс. 144), и горячее, чуть ли не дикое ликование (Пс. 113), и стыд (Пс. 50), и надежду на краю пропасти (Пс. 21), и созерцательную, спокойную радость (Пс. 22).
Для христиан же чувство любви к Богу опирается еще на два основания.
В ветхозаветный период любовь человек к Богу шла, так сказать, снизу вверх – даже в текстах с очень интимной интонацией. Как бы ни была богата палитра чувств древнего человека – в ней нет ни нежности, и жалости, поскольку эти чувства невозможно испытывать к существу бесконечно сильному и могущественному. Воплощение Бога переменило эту ситуацию. В рождественской мистерии Бог почитается в образе младенца – существа бесконечно ранимого, трогательного и зависимого. Я должна высказать глубокую благодарность Вагифу и автору афоризма – если бы не они, мне бы не случилось перечитать Псалмы большим «пакетом» (обычно я читаю их по Бревиарию, то есть, по три-четыре «тематически подобранных»), а потом сразу же задуматься о Воплощении. Только что мое сознание было полно звенящих славословий, передо мной разворачивалась огромность Вселенной, бесконечность Времени, изумительное разнообразие Творения, и вдруг – младенец: сморщенный, красненький, слепой, постоянно голодный и бесконечно хрупкий. То, что превосходило Галактики – стало клеточкой в женском лоне, выросло и развилось в человеческое дитя. Теплое, мокрое, беззубое, с хватательным и сосательным рефлексом, мягкими, без хрящей, ушками… Младенцы становятся хорошенькими месяцам к трем, а новорожденный трогает в первую очередь беззащитностью. Бог не просто снизошел к людям – но поставил Себя в полную и безоговорочную зависимость от них. Рождество потому и является таким теплым, таким радостным праздником, что в это время религиозное чувство взывает не столько к благоговению, сколько к благородству. Теперь уже человек – в позиции сильного; Бог же просит и требует защиты – безапелляционно, настойчиво, но и трогательно, как всякий младенец. В мое первое Рождество самым потрясающим переживанием была колыбельная, которую люди поют Богу.
Второе же основание специфически христианской любви к Богу – подвиг Крестной Жертвы. Здесь чувство снова направлено снизу вверх – но не в небеса, а на орудие мучительной и позорной казни, понесенной за наши грехи. Что это за чувство? В нем есть и восхищение, и ужас, и вина, и радость от сопричастности величию – но все это совсем не такое, как в Ветхом Завете.
Представьте себе человека, случайно встреченного на улице – вы разговорились, он успел показаться вам симпатичным, хотя в целом не явил ничего выдающегося – ни харизмы, ни сверхъестественной энигматической мудрости... Довольно мил, добр, умен – но так, на первый взгляд, ничего особенного. Вы говорили о каких-то обычных вещах, переходили улицу, замешкались, зазевались – и вдруг машина, она несется прямо на вас, и вы ничего не успеваете сообразить, просто стоите столбом, осознавая всем существом неизбежность смерти. А он выталкивает вас, и попадает под эту машину сам. Удар превращает его лицо и тело в нечто ужасное, но не убивает сразу; вы вызываете скорую, но она все не едет, а он умирает мучительно, но как может хранит при этом свое достоинство: не кричит, не жалуется, не бранит ни вас за растяпистость, стоившую ему жизни, ни зевак, окружающих вас плотной стеной и говорящих глупости… даже старается вас подбодрить. Наконец приезжает «скорая» и милиция – но он умирает раньше. Подумайте о своих чувствах к такому человеку – будут ли они хоть сколько-нибудь похожи на «стокгольмский синдром»? А теперь представьте, что через день и ночь, проведенные вами в терзаниях, кто-то звонит в дверь, вы открываете – и видите на пороге его; живым и невредимым. Представьте себе это новое потрясение – и попробуйте упихнуть его в «стокгольмский синдром».
И, как говорят англичане, last but not least. – большую часть своего времени обычные верующие поглощены обычными чувствами. Они нервничают из-за детей, сердятся на начальство и подчиненных, обижаются на супругов, радуются каким-то приятным вещам и негодуют на какие-то непорядки. Любовь к Богу как переживание – достаточно редкая в жизни обычного верующего, не святого, вещь. Верующий, даже очень хороший, бОльшую часть времени испытывает к Богу примерно то же, что хорошие супруги испытывают друг к другу на 30-м году совместной жизни: он твердо знает, что Бог есть, что на Него можно положиться, что экстаз невозможно испытывать постоянно, что смерть неизбежна, что восторг необязателен, а нужно в основном прощение, прощение и прощение…
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
