![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
О матерщине в художественном произведении
http://www.livejournal.com/users/gilras/75138.html
По следам вот этого разговора.
Вопреки мнению некоторых людей, среди которых есть как ни странно, литераторы и даже литературоведы, мат в художественном произведении не только допустим, но временами необходим для решения художественной же задачи. И степень допустимости ненорматива в каждом конкретном случае определяется _единственно_ тем, как именно неонорматив решает поставленную художественную задачу. ВСЁ. Единственный критерий, по которому матерщину в книге можно осуждать как средство художественной речи – это ее несовпадение с творческой задачей.
Далее, под катом, начинается предметный разговор – а стало быть, и ненорматив.
Матерщина в художественном произведении может преследовать несколько целей, и я сейчас очерчу основные.
1. Характеристика персонажа. Именно тот случай, о котором пишет Гильрас, упоминая «Казус Кукоцкого». У меня достаточно знакомых медиков, чтобы я на этой фразе по-доброму засмеялась: да, часто-густо они выражаются именно так. В поток интеллигентной речи вворачивается мат, причем образный, характерный, весьма яркий и точный как скальпель хорошего хирурга. «Пиздяных дел мастер». Замечательно. Человек с мало-мальским вкусом к языку должен признать, что никакой эвфемизм тут невозможен.
Как это ни парадоксально, мат _крайне редко_ нужен для характеристики персонажа, выражающегося в стиле «сукаблянах». Его примитивную, «жвачную» матерщину действительно можно опустить, заменить эвфемизмом по типу shit-sugar, или хотя бы троеточием. Полного написания требует именно мат, подобный мату из «Казуса Кукоцкого» - характерный, нестандартный. Когда Довлатов в «Заповеднике» воспроизводит речь квартирного хозяина, состоящую практически из одной матерщины, эта матерщина довольно «необще» выглядит и в контексте образа бьет наповал: перед нами возникает существо с другой планеты, создание, с которым герой Довлатова не может найти общего языка, потому что он и матерится-то иная, он _иначе мыслит_.
По поводу сержанта Зима: если у Хайнлайна "он говорил минут пятнадцать, смешал нас с грязью, ни разу не повторился и не допустил непристойности" – значит, Хайнлайну именно такой Зим и был нужен. У меня есть знакомый, который, попав себе молотком по пальцу, говорит «с-судорога». Если я возьму его за прототип для какого-то персонажа, этот персонаж будет именно так и говорить – во всяком случае, при дамах. Если для характеристики персонажа мне нужно подчеркнуть, что он _не_ матерится – то я это подчеркну.
2. Характеристика ситуации. Как в «Девятой роте», когда моджахеды начинают ползти из всех щелей, персонаж говорит «пиздец» - потому что ситуация действительно такова.
Как правило, особенно сильно работает, если персонаж в других ситуациях не матерится и, по возможности, даже не ругается вообще.
3. Создание атмосферы. То, что отмечено опять же Гильрас в примере с Э. Лимоновым: «На мой взгляд мат более чем уместен у Эдуарда Лимонова в «Это я, Эдичка». Наверное потому, что книжка звучит как отчаянный крик, а герой от лица которого идет повествование там такой, что без матов этот крик выглядил бы неестесвенно. Да и вообще там мат, именно в контексте той книжки, создает экзенстенциальное напряжение, передает экзенстенциальное отчаяние». Очень хорошо это у Егора Летова в стихах и у Венедикта Ерофеева в прозе.
Замечу, однако, что глава «Серп и Молот – Карачарово» у него, тем не менее, состоит только из трех слов: «И немедленно выпил».
4. Создание взрывного комического эффекта, работающего на контрасте. Прием известный со времен Аристофана – старичок вовсю им пользовался. Из наших современников лучше всего это удается Лесю Подервянскому, который работает, надо сказать, строго в аристофановской традиции.
5. Перверсия пафоса. Объясняю на примере из Пелевина:
«- Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями охотились на зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится лишь одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу выебать телеграфным столбом.
- Сильный образ».
И ведь действительно сильный. Как это работает? Мысленно уберите из текста предложение с пререкаемой фразой. У вас получится текст с философским пафосом, причем тяготеющим к категории сакрального: добро, святыни, тема зла, корни... И тут в тексте появляется оборот «выебать телеграфным столбом» - и пафос фразы в целом становится сатирическим. Мат словно вышибает котурны из-под актера, задвигающего философский монолог.
6. Намеренная деэстетизация текста. Особенно часто встречается у «антивоенных» авторов – Ремарка, Барбюса – и «антитюремных» - Шаламова, Губермана, Довлатова... Отчасти это все та же перверсия пафоса: тексты на военную тематику тяготеют к героическому пафосу, на тюремную – к, как бы это поточнее сказать... «страдальческому» - что резко противоречит художественной задаче, решаемой автором – поэтому деэстетизация явления (война, тюрьма) достигается через деэстетизацию текста. Автор прекрасно отдает себе отчет в том, что мат читать многим людям противно. Именно поэтому в тексте и матерятся: читателю _должно_ быть противно читать о войне, о зоне, его _должно_ воротить от всего этого.
Парадоксальным образом этот прием может работать и на _создание_ героического пафоса. Когда умная женщина Элеонора Раткевич отвечала на критику ПТСР, она это поняла и очертила: подлинная героика не нуждается в эстетизации. Обойдемся мы без красной крови, белых скал, прекрасных дев и хлопанья орлиных крыл: будет вам вместо этого темный подвал и говнище по колено, и все равно обрыдаетесь. И ведь обрыдались.
В общих чертах – вот так.
По следам вот этого разговора.
Вопреки мнению некоторых людей, среди которых есть как ни странно, литераторы и даже литературоведы, мат в художественном произведении не только допустим, но временами необходим для решения художественной же задачи. И степень допустимости ненорматива в каждом конкретном случае определяется _единственно_ тем, как именно неонорматив решает поставленную художественную задачу. ВСЁ. Единственный критерий, по которому матерщину в книге можно осуждать как средство художественной речи – это ее несовпадение с творческой задачей.
Далее, под катом, начинается предметный разговор – а стало быть, и ненорматив.
Матерщина в художественном произведении может преследовать несколько целей, и я сейчас очерчу основные.
1. Характеристика персонажа. Именно тот случай, о котором пишет Гильрас, упоминая «Казус Кукоцкого». У меня достаточно знакомых медиков, чтобы я на этой фразе по-доброму засмеялась: да, часто-густо они выражаются именно так. В поток интеллигентной речи вворачивается мат, причем образный, характерный, весьма яркий и точный как скальпель хорошего хирурга. «Пиздяных дел мастер». Замечательно. Человек с мало-мальским вкусом к языку должен признать, что никакой эвфемизм тут невозможен.
Как это ни парадоксально, мат _крайне редко_ нужен для характеристики персонажа, выражающегося в стиле «сукаблянах». Его примитивную, «жвачную» матерщину действительно можно опустить, заменить эвфемизмом по типу shit-sugar, или хотя бы троеточием. Полного написания требует именно мат, подобный мату из «Казуса Кукоцкого» - характерный, нестандартный. Когда Довлатов в «Заповеднике» воспроизводит речь квартирного хозяина, состоящую практически из одной матерщины, эта матерщина довольно «необще» выглядит и в контексте образа бьет наповал: перед нами возникает существо с другой планеты, создание, с которым герой Довлатова не может найти общего языка, потому что он и матерится-то иная, он _иначе мыслит_.
По поводу сержанта Зима: если у Хайнлайна "он говорил минут пятнадцать, смешал нас с грязью, ни разу не повторился и не допустил непристойности" – значит, Хайнлайну именно такой Зим и был нужен. У меня есть знакомый, который, попав себе молотком по пальцу, говорит «с-судорога». Если я возьму его за прототип для какого-то персонажа, этот персонаж будет именно так и говорить – во всяком случае, при дамах. Если для характеристики персонажа мне нужно подчеркнуть, что он _не_ матерится – то я это подчеркну.
2. Характеристика ситуации. Как в «Девятой роте», когда моджахеды начинают ползти из всех щелей, персонаж говорит «пиздец» - потому что ситуация действительно такова.
Как правило, особенно сильно работает, если персонаж в других ситуациях не матерится и, по возможности, даже не ругается вообще.
3. Создание атмосферы. То, что отмечено опять же Гильрас в примере с Э. Лимоновым: «На мой взгляд мат более чем уместен у Эдуарда Лимонова в «Это я, Эдичка». Наверное потому, что книжка звучит как отчаянный крик, а герой от лица которого идет повествование там такой, что без матов этот крик выглядил бы неестесвенно. Да и вообще там мат, именно в контексте той книжки, создает экзенстенциальное напряжение, передает экзенстенциальное отчаяние». Очень хорошо это у Егора Летова в стихах и у Венедикта Ерофеева в прозе.
Замечу, однако, что глава «Серп и Молот – Карачарово» у него, тем не менее, состоит только из трех слов: «И немедленно выпил».
4. Создание взрывного комического эффекта, работающего на контрасте. Прием известный со времен Аристофана – старичок вовсю им пользовался. Из наших современников лучше всего это удается Лесю Подервянскому, который работает, надо сказать, строго в аристофановской традиции.
5. Перверсия пафоса. Объясняю на примере из Пелевина:
«- Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями охотились на зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится лишь одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу выебать телеграфным столбом.
- Сильный образ».
И ведь действительно сильный. Как это работает? Мысленно уберите из текста предложение с пререкаемой фразой. У вас получится текст с философским пафосом, причем тяготеющим к категории сакрального: добро, святыни, тема зла, корни... И тут в тексте появляется оборот «выебать телеграфным столбом» - и пафос фразы в целом становится сатирическим. Мат словно вышибает котурны из-под актера, задвигающего философский монолог.
6. Намеренная деэстетизация текста. Особенно часто встречается у «антивоенных» авторов – Ремарка, Барбюса – и «антитюремных» - Шаламова, Губермана, Довлатова... Отчасти это все та же перверсия пафоса: тексты на военную тематику тяготеют к героическому пафосу, на тюремную – к, как бы это поточнее сказать... «страдальческому» - что резко противоречит художественной задаче, решаемой автором – поэтому деэстетизация явления (война, тюрьма) достигается через деэстетизацию текста. Автор прекрасно отдает себе отчет в том, что мат читать многим людям противно. Именно поэтому в тексте и матерятся: читателю _должно_ быть противно читать о войне, о зоне, его _должно_ воротить от всего этого.
Парадоксальным образом этот прием может работать и на _создание_ героического пафоса. Когда умная женщина Элеонора Раткевич отвечала на критику ПТСР, она это поняла и очертила: подлинная героика не нуждается в эстетизации. Обойдемся мы без красной крови, белых скал, прекрасных дев и хлопанья орлиных крыл: будет вам вместо этого темный подвал и говнище по колено, и все равно обрыдаетесь. И ведь обрыдались.
В общих чертах – вот так.
Ну да
Re: Ну да
Я хотела ответить выше
Но если "блядь" это не матерное слово, то, боюсь, мне придется выйти из дискуссии в виду моей недостаточной образованности.
А можно поинтересоваться, а слово п..да - мат или нет? А слово х...? Они же тоже обозначают вполне конкретную штуку. Нельзя ли вообще как ни будь получить более подробную информацию посему поводу? Может быть, например, Кинн или Антрекот как филологи могли бы как ни будь поподробнее все это объяснить, что мат, а что нет? А то интерсно же...
П.С. Что -то мне это напоминает соображения эксперта, которые предоставила защита на процессе против Филипа Киркорова. Похоже, что есть мат а что нет - сложная проблема.
Хорошо бы на сей счет проконсультироватся у филологов и образоваться.
Re: Я хотела ответить выше
***Но если "блядь" это не матерное слово, то, боюсь, мне придется выйти из дискуссии в виду моей недостаточной образованности***
Мне показалось, или вы обиделись?
"Блядь" попало в материные слова относительно недавно - в первой половине ХХ века это было нетабуированное слово, и означало оно то, что означало: продажную женщину. Героини купинской "Ямы" называют себя блядьми - это было не более ненормативно, чем "шлюха", и более нормативно, чем "жопа" - вот "жопу" тогда в литературе было труднее встретить.
***А можно поинтересоваться, а слово п..да - мат или нет? А слово х...? Они же тоже обозначают вполне конкретную штуку***
И когда-то были вполне нормативными ("блядь" пока что
дрейфует на границе норматива).
Re: Я хотела ответить выше
Нет, вам показалось, что вы:))
Просто у меня такой характер, что у меня иногда по ходу дела выползает ирония, я думала, что вы привыкли:)
Но на счет мата я искренне заинтересовалась, мне все - таки кажется, что сейчас по крайней мере эти слова воспринимаются как матерные.
Не мог бы Антрекот что ни будь прокомментировать по этому поводу?
По крайней мере, я бы не рискнула произнести слово "блядь" на уроке.
Re: Я хотела ответить выше
Re: Я хотела ответить выше
С уважением,
Антрекот