morreth: (всех убью)
morreth ([personal profile] morreth) wrote2014-04-17 12:06 am

Позитив от Шарпа

Для поднятия настроения перечитываю Корнуэлла и вот что сказать хочу.

Сейчас для меня в его книгах очень актуально то, что он передает отношение к войне и Наполеону тогдашних англичан, а не сегодняшних, уже двести лет знающих, что они в списке народов-победителей.

А в 1805 году этого никто еще не знал. Тогда ощущение англичан от Наполеона были как у того ведущего на "Оскаре" от "Властелина Колец": "Этот парень берет все!!!" Потому что самая большая страна Европы же ж. Империя же ж. Идет и все на своем пути топчет под ноги. Огромная призывная армия, колоссальная поддержка населения, Наполеон - всеобщий идол. А у нас - продажный парламент, сумасшедший король, и сынок его принц-регент, который пьет все, что горит, и трахает все, что шевелится. Армия, в которой служит "вся дрянь земли" (слова Веллингтона) и флот, единственная отрада - но у французов флот не хуже.

И вот с этим всем надо выиграть войну у военного гения.

И вот надвигается эта самая война - и половина Англии в панике. Никто ж не знает еще, что они будущая нация-победитель :). И некоторые капитаны попросту сдают французам свои корабли за не очень дополнительные деньги - нуачо, так лучше, чем пойти на дно в безнадежном бою.

В это трудно поверить сейчас - но пиздец заглядывал в окна и к тем, кого мы привыкли считать сильнейшими.
(в 1939 году англичане серьезно ждали бомбежек с применением отравляющих газов, да!)
А к тем, кто сам себя звал сильнейшим, пиздец открывал дверь ногами, вваливался в сапогах и располагался в красном углу.

Так что если нам нужна дополнительная порция спокойной отваги - давайте одолжим ее у королевского стралка Шарпа.

[identity profile] warlen.livejournal.com 2014-04-17 05:43 am (UTC)(link)
У Конана Дойля об этом тоже есть:

"Если теперь, спустя полвека, вы спросите меня, чем была вызвана эта
враждебность, столь чуждая добродушно-веселым и терпимым по натуре
англичанам, я признаюсь, что, по-моему, в основе ее лежал страх. Страх,
разумеется, не перед каждым отдельным французом — даже самые подлые
клеветники никогда не назвали бы нас малодушной нацией, — но страх перед
необычайной удачливостью французов, перед грандиозностью их замыслов,
перед проницательным умом того, кому удавалось все эти свои замыслы
осуществлять и подминать под себя одно государство за другим. Мы были
совсем небольшой страной, наше население к началу войны составляло
немногим больше половины населения Франции. Потом Франция стала
стремительно расширяться — она вобрала в себя на севере Бельгию и
Голландию, а на юге Италию, нас же ослабляла давняя вражда между
католиками и пресвитерианами в Ирландии. Даже самому легкомысленному
человеку ясно было, что над нами нависла опасность. Стоило выйти к морю в
любом месте Кентского побережья, и сразу видны были сигнальные огни в
месте расположения неприятельских войск, а в ясный день на холмах близ
Булони поблескивали на солнце штыки — то шли маневры ветеранов.
Неудивительно, что даже у самых отважных людей в глубине души таился страх
перед Францией, а страх, как всегда бывает, рождал острую, жгучую
ненависть."