![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Новая тень
Глава 2
Ссора в доме Балана
Действительно, зная местность, до Предмостья Элессарова легко было добраться за четыре с небольшим часа, даже если ехать неспешным шагом. Будь здешние дороги прямы – еще короче был бы этот путь, но проще отыскать прямую волосинку в курчавой голове харадца, чем прямую тропинку в невысоких, покрытых лесом горах Эмин Арнен.
Луна светила ясно, редкие тучи проносились перед ней быстро, почти не затрудняя обзор. Ночь была ветреной и, как предрекал Саэлон, весьма свежей.
- Далеко ли ехать? – спросил Борлас.
- Это почти в самом Предмостье, - ответил молодой человек. – Немного не доезжая.
Старик вздохнул. Когда-то он с легкостью ходил до Предмостья, а то и через мост до Города пешком – и, выйдя в Город с рассветом, успевал вернуться домой до темноты. Сейчас, наверное, для Саэлона прогулка к Предмостью не составляет труда, и его молодой мул не прочь прибавить шагу. А вот пожилая кобыла Борласа, как и ее старый хозяин, не проявляла никакого желания перейти хотя бы на мелкую рысь.
Чтоб немного скоротать дорогу, Борлас рассказал юноше о странном госте – умолчав, однако, об ощущении, испытанном им перед встречей с Дамродом.
- Тебя смущает, что он полуорк? – спросил Саэлон. – Или что он нарочно разбил себе руку?
- И то, и другое. И то, что он соврал о родственниках то ли мне, то ли Берелаху. И то, что он ехал от Пеларгира, но отчего-то левым берегом, а не по тракту. И не по воде, раз на то пошло. Зачем человеку с такой раной ехать верхом, подвергая себя лишним страданиям?
- Есть чудаки, которые влюблены в страдание, - в темноте да еще под капюшоном Борлас не видел лица своего спутника, но по голосу слышал, что тот улыбается.
- Что за глупость! – вырвалось у Борласа. – Как можно любить страдание? Я знавал негодяев, которые могли наслаждаться чужой мукой – но любить свою собственную…
- А насколько серьезна была рана? – спросил Саэлон.
- Достаточно серьезна. Парню повезло: еще чуть-чуть, и ему рассекли бы сухожилия. После этого он бы и ложки правой рукой не удержал.
- Если рана серьезна – значит, причина ехать от Пеларгира верхом, по пустынным местностям, а не по тракту, тоже серьезна, - сказал Саэлон. – И ему зачем-то нужно было именно сюда… Если желаешь, я спрошу о нем.
Борлас не стал выяснять, у кого. По торговым делам Саэлон знал всех держателей постоялых дворов, а живой ум и легкий нрав помогали ему легко сходиться с людьми и быстро получать ответы на свои вопросы. Борлас был уверен – стоит молодому человеку погулять по Предмостью и уронить слово там, слово здесь – и он точно узнает, где Дамрод ночевал, что ел и пил, чем кормил коня и куда потом уехал. Но стоил ли Дамрод этих усилий? Борлас знал: иногда самое странное поведение людей имеет самое простое объяснение. Некогда приятель по пограничной службе рассказывал ему, как они целый день угробили на купца, который так волновался при досмотре, что сразу было ясно: контрабанду везет. Судно едва не разобрали по щепочкам, ничего не нашли, и только когда взялись обыскивать самого купца, то выяснили, что у него перед самым досмотром разошлись на заду штаны, и переживал он только по этой самой причине – боялся, что из-под кафтана видно.
Мало ли, какие причины могли быть у Дамрода скакать в Эмин Арнен. Может быть, у него здесь возлюбленная, и он решил урвать денек-другой из отпуска по ранению. Борлас вспомнил, как сам ухаживал за госпожой Тиндаэль, своей будущей супругой. Мог ли он презреть рану, чтобы увидеться с нею как можно скорей? Еще как мог! Хм, тогда как объяснить то, что Дамрод нарочно ударился рукой о камин? И ударился как раз в тот миг, как к Борласу пришло то странное ощущение?
«Я придаю этому слишком много значения, вот что», - подумал старик. – «А у меня сегодня есть другие дела, поважней».
- Мы почти на месте, - словно бы отзываясь его мыслям, ответил Саэлон.
Они оставили позади последний участок горной дороги, и перед ними открылся спуск к Предмостью. Борлас вздохнул. Сколько раз со времен самого раннего детства выезжал он на этот склон, полого скатывающийся к берегам Великой Реки! Поначалу – сидя в седле перед отцом, спиной чувствуя его дыхание, держась за луку. В то время еще не было Великого Моста через Андуин, не было и Предмостья – только несколько постоялых дворов у переправы…
Тогда Борлас был слишком мал, чтобы понимать причину глубоких и тяжелых вздохов отца. Позже, когда он на своем пони ехал от отца по левую руку, смысл этих вздохов был ему уже внятен: Город возвышался на том берегу, то пламенея в лучах зари, то сверкая белизной под полуденным солнцем. Семь белокаменных стен взлетали одна над другой, и маленький Борлас устремлялся к ним душой, полный стремления однажды взойти туда, на самый верх, где, подобно кораблю, рассекала небо скала Минас-Тирита. Ему было уже известно, что отец под страхом смерти не может больше ступить в пределы Города, но горечь, испытываемую отцом, Борлас разделить не мог: ведь они жили в Итилиене, и под стрельчатыми сводами замка Эмин Арнен раздавался голос молодого князя Фарамира и прекрасной княгини Эовин. Конечно же, в Городе жил сам Государь, и королева Арвен, и в один из торжественных дней, когда праздновали десятилетие победы над Врагом, маленькому Борласу поручили нести плащ княгини Эовин, и князь Фарамир сказал: «Посмотрите, Государь, это младший сын Берегонда!», и государь Элессар взял его на руки, а государыня Арвен поцеловала в лоб, а он так и тискал в руках плащ госпожи Эовин и не знал, куда его девать, и все по-доброму смеялись… И когда королевская чета со свитой гостила в Эмин Арнен, Государь так хорошо разговаривал с отцом, а потом, уже юношей, Борлас встретился с Государем на том самом месте, где отец совершил свой горький подвиг – Борлас тогда год провел во дворце в качестве пажа… Тогда он уже понимал, понимал все – и всю мудрость Государя, не оставившего ни подвиг без награды, ни преступление без наказания… и все же почетная ссылка отца в Итилиен казалась ему порой слишком суровой. Он теперь знал, что такое Город. Он знал, на что отец потерял право…
- Борлас, - спросил вдруг Саэлон. – А тебе не кажется, что государь Элессар крутовато обошелся с твоим отцом? Что ни говори, а капитан Берегонд спас князя Фарамира от страшной смерти.
- И убил при этом двоих, - глухо ответил Борлас. – Стражей Гондора, своих товарищей. А ведь у них были семьи и дети – не говоря уж о том, что шла битва, и их мечи пригодились бы Гондору гораздо сильней, чем безумному старику… И ты полагаешь, государь Элессар мог просто забыть о них и наградить отца за подвиг? А мой отец – ответить «Рад стараться!» - и принять награду?
- Прости, Борлас, я об этом не подумал, - Саэлон опустил голову. – Но все же странно выходит: эти люди знали, что Дэнэтор уготовил себе и сыну – и беспрекословно выполняли приказ, прекрасно осознавая, как он жесток и бессмыслен. Больше того - они подняли оружие на Берегонда, своего товарища, вчетвером – на одного. И ни один не внял голосу разума и не встал на его сторону, и не подумал, что у Берегонда есть семья и дети, а на стенах люди изнемогают от ужаса перед назгулами… Нет, я почему-то не могу сожалеть об этих людях, дорогой Борлас. Возможно – хоть и сомнительно – что они были хорошими солдатами, но я бы не сказал, что они были хорошими людьми.
- Так или иначе, отец о них сожалел, и если находил свое наказание несоразмерным – то несоразмерно малым. Тогда было страшное время, Тень пала на всех, многие погрузились в отчаяние, и я не берусь судить тех воинов, что выполняли приказ Дэнэтора. Поверь моему опыту, Саэлон: иногда бывает так тяжело, что хочется вовсе перестать мыслить и чувствовать, и в такие минуты человек бывает рад, что кто-то мыслит и чувствует за него, и с охотой выполняет приказы, даже жестокие и бессмысленные…
- Но ведь твой отец до такого состояния не дошел. Да что там твой отец – хафлинг, погребенный теперь в Усыпальнице Королей, и тот устоял. Пойми, я вовсе не считаю, что они были достойны смерти – будь я проклят в тот самый день, когда начну рассуждать, кто недостаточно хорошо для этой жизни. Но те из них, кто остался в живых, по-моему, куда больше заслужили изгнания, чем твой отец.
- Ты полагаешь, я не передумал все это, еще когда был моложе тебя? Или что я не решился спросить об этом Государя напрямую? Мы говорили с ним, как сейчас с тобой. Ни один из тех, кто исполнял тогда приказ Дэнэтора, не остался в рядах Стражи Гондора. Раскаяние их было глубоко, и двое погибли при Моранноне, но и выжившие не решились проситься обратно в Стражу. Хватит судить о делах минувших, Саэлон – куда нам ехать сейчас?
- Налево, - сказал молодой человек. – Там, чуть в стороне от дороги, есть усадьба, где нас ждут.
Борлас тронул кобылу пяткой и повернул налево. Предмостье скрылось за поворотом – от верстового столба тянулась высокая живая изгородь. Луна снова ушла за тучу, и дорога была еле-еле видна, но в усадьбе, куда они ехали, горели окна, и двор был освещен фонарями.
- Кто вы такие? – спросил привратник, и Саэлон, откинув капюшон с лица, спросил:
- Разве ты не узнаешь меня, Корин?
Слуга кивнул и поднял фонарь, чтобы рассмотреть Борласа.
- Это мой добрый друг, - сообщил Саэлона, и его слов оказалось довольно, чтобы Борласа пропустили во двор без всяких вопросов.
Слуги занялись кобылой и мулом, а гостей на крыльце встретила какая-то девица, поначалу принятая Борласом за горничную. Заблуждение это, впрочем, быстро развеялось: Саэлон поприветствовал ее как равную и, продолжая любезничать, рука об руку пошел с ней в большой верхний зал.
- Ты опоздал, Саэлон, - сказала она. – Эльтэль уже закончила читать, сейчас поет Мортур.
- Читать я и сам не разучился, - пожал плечами Саэлон. – Если ты одолжишь мне список, я уж непременно его прочту.
- Ух, разбежался, сразу список ему! – покачала головой девица. – Опоздал – занимай очередь.
- Брось, Рутвэн. Ты ведь знаешь, что читаю я быстро, и никому при том не мешаю…
Борлас не мешался в разговор, и держаться старался как можно незаметней. Поднявшись по лестнице вслед за молодыми людьми, он услышал звуки лютни и флейты, но не похоже было, чтоб за дверью шла пирушка. Никто не пел хором, только один молодой и чистый мужской голос выводил приятную мелодию.
Ступив в освещенный множеством свечей зал, Борлас получше смог рассмотреть спутницу и приятельницу Саэлона. Небольшого роста, с длинноватым носиком, девица по имени Рутвэн была еще очень молода, не старше семнадцати лет. Темно-синее платье высоко подпоясано, чтобы подчеркнуть грудь – ну или то место, где грудь должна быть. Словом, хорошенькая девица, как и все они в этом возрасте – но не из тех, при взгляде на кого роняешь сердце и теряешь голову.
Вот женщина в кресле у камина была как раз из тех – и, взглянув ей в глаза, Борлас обрадовался годам, остудившим его кровь. Ни одежда ее, ни выражение лица, ни даже гордая красота не выдавали в ней хозяйку этого дома – но все в комнате так или иначе обращалось к ней, словно цветок к солнцу, и Борлас поклонился ей, а она, поднявшись, ответила на поклон.
- Госпожа Утариэль, - сказал Саэлон, тоже отвешивая церемонный поклон, - позвольте представить вам почтенного Борласа, моего соседа. Госпожа Утариэль – хозяйка этого дома, старшая дочь почтенного купца Балана.
- Рад встрече, - сказал Борлас, все более удивляясь.
- Рада и я. Располагайтесь, где пожелаете и берите что хотите, - улыбнулась красавица. – На этих книжных бдениях мы обходимся без слуг, но я надеюсь, угощение не покажется вам скупым, а вино – скверным. Если же вы любитель трубочного зелья, то вон там, на галерее, обычно собираются курильщики.
Борлас поблагодарил женщину за радушие и гостеприимство. Пирушка была и в самом деле необычной – вместо длинного стола, где слуги обносили бы гостей яствами, а виночерпии – питьем, у камина стоял низенький круглый столик, где на больших блюдах было вволю закуски вроде пирожков и сладостей, лежали фрукты и печенье, которые каждый, подходя, брал сам, если хотел. Здесь же стояли несколько чистых кубков, а на табуретках пристроились два пузатых бочонка – с вином и с пивом. Имелся и серебряный кувшин с чистой ключевой водой – для любителей разбавлять вино – и большой харадский сосуд с отваром из трав и ягод. Борлас поразмыслил – и всем прочим напиткам предпочел этот. С кубком в руках он занял место меж двух дверей на галерею, окружающую внутренний садик. Из дверей и в самом деле тянуло трубочным зельем.
В зале собрались молодые люди, числом не более тридцати – точнее Борлас затруднялся сказать, потому что кто-то все время входил и выходил. Все были одеты скромно, в простые одежды темных тонов. Если бы Борлас разбирался в тканях так же хорошо, как щеголь Саэлон, он понял бы, что отсутствие украшений только подчеркивает дороговизну черного платья хозяйки – но Борлас не мог отличить обычного льна от дорогой харадской «древесной шерсти». Впрочем, черное носили не все: Борлас увидел и темно-синие, и темно-серые, и коричневые одежды. Поразмыслив, он решил, что это, как и отсутствие слуг, призвано подчеркнуть, что здесь никто не чванится ни богатством, ни знатностью. Иногда молодые лбди подносили друг другу яства или питье, но это было не услужением, но дружеской услугой. Разговоры текли спокойно и негромко, запах трубочного зелья смешивался с тонким ароматом смол из курильницы по правую руку хозяйки, поблизости от курильницы сидел длинноволосый юноша-лютнист, наигрывал что-то приятное, Саэлон зубоскалил с девушками, и Борлас все более раздражался, чувствуя себя одураченным. Он думал попасть на шабаш, ждал чуть ли не смертельной схватки, готовился дорого продать свою жизнь, спрятал за голенищем кинжал – а его даже не обыскали при входе в дом. Да и к чему? Здесь собрались, судя по всему, ученые юноши и девушки, любители книжности и умных разговоров, по рукам ходили какие-то исписанные листки, кто-то слушал музыку, кто-то просто беседовал. Порой старик ловил на себе любопытные, даже насмешливые взгляды. Как ни прячется в тени трухлявый пень – а все же выделяется среди юных березок и ясеней.
«Ах, Борлас, Борлас, старый ты дуралей!» - воскликнул он про себя. – «Задешево же купил тебя молодой соседушка, выставив на смех перед такими же юнцами! Нечего сказать, с лихвой поквитался Саэлон за ту давнюю головомойку насчет яблок!»
Горько засмеявшись про себя, Борлас начал набивать трубку, чтоб выйти на галерею и покурить – и тут наконец случилось если не то, чего он ждал, то, по меньшей мере, то, ради чего стоило сюда ехать.
Игравший на лютне юноша вдруг ударил по струнам в каком-то непривычном, яростном ритме, и запел:
Прощай, посол! Кто знает, сколько лет
еще мы будем взысканы судьбой?
На этот раз я дал тебе ответ,
а больше нам не встретиться с тобой.
Посол, ты помнишь конников моих?
Взгляни на них - ты не вселил в них страх
речами эльфов, взятыми из книг,
и западною ложью на устах!
Борлас был так поражен, что столбом застыл в дверях и столкнулся с каким-то рыжим упитанным юнцом, который был бы с виду вылитый хафлинг, если бы хафлинги бывали шести футов ростом. Первых строчек песни старик, по правде говоря, не разобрал как следует, но уж последующие были для него – как мешком по голове.
Ты Валинором клялся предо мной;
решил ли ты, что я прощусь сейчас
с той радостной, слепой, горячей Тьмой,
вином и медом напоившей нас?
Когда томит твой мозг дневная твердь,
она покой дает твоим глазам -
а белый цвет окрашивает смерть,
Валарами дарованную вам!
Борлас обвел взглядом пятерых юношей на галерее и спросил огня.
- Сейчас, - отозвался один, и принес из комнаты уголек в изящных щипчиках. Борлас поблагодарил, раскурил трубку и дослушал песню:
Смотри, во тьме восходит муж к жене;
во тьме волхвы внимают зов земли;
во тьме ночной при факельном огне
с дружинами пируют короли!
Она с тобой, она всегда в уме,
она целует ласково в висок,
и жизнь твоя, зачатая во тьме,
уйдет во тьму, когда ударит срок!
Ступай же вспять, гордыней напоен!
Сердца солдат, детей моей страны,
прекрасной Тьмы, творения времен,
не предадут для мертвой белизны.
Стоя на галерее и попыхивая трубкой, он смотрел через дверь прямо в глаза певцу, а тот – в глаза Борласу. Старик улыбнулся, когда юноша закончил петь, но не присоединился к одобрительному хлопанью в ладоши, а поискал глазами Саэлона.
Тот уже покинул своих девиц, и теперь стоял у колонны, держа в руках исписанную бумагу – видимо, добился-таки своего «списка». Ощутив взгляд Борласа, он повернулся к старику и заломил бровь – ну как, мол? Тот усмехнулся. Он начал кое-что понимать, но сомневался – правильно ли понимает.
Ссора в доме Балана
Действительно, зная местность, до Предмостья Элессарова легко было добраться за четыре с небольшим часа, даже если ехать неспешным шагом. Будь здешние дороги прямы – еще короче был бы этот путь, но проще отыскать прямую волосинку в курчавой голове харадца, чем прямую тропинку в невысоких, покрытых лесом горах Эмин Арнен.
Луна светила ясно, редкие тучи проносились перед ней быстро, почти не затрудняя обзор. Ночь была ветреной и, как предрекал Саэлон, весьма свежей.
- Далеко ли ехать? – спросил Борлас.
- Это почти в самом Предмостье, - ответил молодой человек. – Немного не доезжая.
Старик вздохнул. Когда-то он с легкостью ходил до Предмостья, а то и через мост до Города пешком – и, выйдя в Город с рассветом, успевал вернуться домой до темноты. Сейчас, наверное, для Саэлона прогулка к Предмостью не составляет труда, и его молодой мул не прочь прибавить шагу. А вот пожилая кобыла Борласа, как и ее старый хозяин, не проявляла никакого желания перейти хотя бы на мелкую рысь.
Чтоб немного скоротать дорогу, Борлас рассказал юноше о странном госте – умолчав, однако, об ощущении, испытанном им перед встречей с Дамродом.
- Тебя смущает, что он полуорк? – спросил Саэлон. – Или что он нарочно разбил себе руку?
- И то, и другое. И то, что он соврал о родственниках то ли мне, то ли Берелаху. И то, что он ехал от Пеларгира, но отчего-то левым берегом, а не по тракту. И не по воде, раз на то пошло. Зачем человеку с такой раной ехать верхом, подвергая себя лишним страданиям?
- Есть чудаки, которые влюблены в страдание, - в темноте да еще под капюшоном Борлас не видел лица своего спутника, но по голосу слышал, что тот улыбается.
- Что за глупость! – вырвалось у Борласа. – Как можно любить страдание? Я знавал негодяев, которые могли наслаждаться чужой мукой – но любить свою собственную…
- А насколько серьезна была рана? – спросил Саэлон.
- Достаточно серьезна. Парню повезло: еще чуть-чуть, и ему рассекли бы сухожилия. После этого он бы и ложки правой рукой не удержал.
- Если рана серьезна – значит, причина ехать от Пеларгира верхом, по пустынным местностям, а не по тракту, тоже серьезна, - сказал Саэлон. – И ему зачем-то нужно было именно сюда… Если желаешь, я спрошу о нем.
Борлас не стал выяснять, у кого. По торговым делам Саэлон знал всех держателей постоялых дворов, а живой ум и легкий нрав помогали ему легко сходиться с людьми и быстро получать ответы на свои вопросы. Борлас был уверен – стоит молодому человеку погулять по Предмостью и уронить слово там, слово здесь – и он точно узнает, где Дамрод ночевал, что ел и пил, чем кормил коня и куда потом уехал. Но стоил ли Дамрод этих усилий? Борлас знал: иногда самое странное поведение людей имеет самое простое объяснение. Некогда приятель по пограничной службе рассказывал ему, как они целый день угробили на купца, который так волновался при досмотре, что сразу было ясно: контрабанду везет. Судно едва не разобрали по щепочкам, ничего не нашли, и только когда взялись обыскивать самого купца, то выяснили, что у него перед самым досмотром разошлись на заду штаны, и переживал он только по этой самой причине – боялся, что из-под кафтана видно.
Мало ли, какие причины могли быть у Дамрода скакать в Эмин Арнен. Может быть, у него здесь возлюбленная, и он решил урвать денек-другой из отпуска по ранению. Борлас вспомнил, как сам ухаживал за госпожой Тиндаэль, своей будущей супругой. Мог ли он презреть рану, чтобы увидеться с нею как можно скорей? Еще как мог! Хм, тогда как объяснить то, что Дамрод нарочно ударился рукой о камин? И ударился как раз в тот миг, как к Борласу пришло то странное ощущение?
«Я придаю этому слишком много значения, вот что», - подумал старик. – «А у меня сегодня есть другие дела, поважней».
- Мы почти на месте, - словно бы отзываясь его мыслям, ответил Саэлон.
Они оставили позади последний участок горной дороги, и перед ними открылся спуск к Предмостью. Борлас вздохнул. Сколько раз со времен самого раннего детства выезжал он на этот склон, полого скатывающийся к берегам Великой Реки! Поначалу – сидя в седле перед отцом, спиной чувствуя его дыхание, держась за луку. В то время еще не было Великого Моста через Андуин, не было и Предмостья – только несколько постоялых дворов у переправы…
Тогда Борлас был слишком мал, чтобы понимать причину глубоких и тяжелых вздохов отца. Позже, когда он на своем пони ехал от отца по левую руку, смысл этих вздохов был ему уже внятен: Город возвышался на том берегу, то пламенея в лучах зари, то сверкая белизной под полуденным солнцем. Семь белокаменных стен взлетали одна над другой, и маленький Борлас устремлялся к ним душой, полный стремления однажды взойти туда, на самый верх, где, подобно кораблю, рассекала небо скала Минас-Тирита. Ему было уже известно, что отец под страхом смерти не может больше ступить в пределы Города, но горечь, испытываемую отцом, Борлас разделить не мог: ведь они жили в Итилиене, и под стрельчатыми сводами замка Эмин Арнен раздавался голос молодого князя Фарамира и прекрасной княгини Эовин. Конечно же, в Городе жил сам Государь, и королева Арвен, и в один из торжественных дней, когда праздновали десятилетие победы над Врагом, маленькому Борласу поручили нести плащ княгини Эовин, и князь Фарамир сказал: «Посмотрите, Государь, это младший сын Берегонда!», и государь Элессар взял его на руки, а государыня Арвен поцеловала в лоб, а он так и тискал в руках плащ госпожи Эовин и не знал, куда его девать, и все по-доброму смеялись… И когда королевская чета со свитой гостила в Эмин Арнен, Государь так хорошо разговаривал с отцом, а потом, уже юношей, Борлас встретился с Государем на том самом месте, где отец совершил свой горький подвиг – Борлас тогда год провел во дворце в качестве пажа… Тогда он уже понимал, понимал все – и всю мудрость Государя, не оставившего ни подвиг без награды, ни преступление без наказания… и все же почетная ссылка отца в Итилиен казалась ему порой слишком суровой. Он теперь знал, что такое Город. Он знал, на что отец потерял право…
- Борлас, - спросил вдруг Саэлон. – А тебе не кажется, что государь Элессар крутовато обошелся с твоим отцом? Что ни говори, а капитан Берегонд спас князя Фарамира от страшной смерти.
- И убил при этом двоих, - глухо ответил Борлас. – Стражей Гондора, своих товарищей. А ведь у них были семьи и дети – не говоря уж о том, что шла битва, и их мечи пригодились бы Гондору гораздо сильней, чем безумному старику… И ты полагаешь, государь Элессар мог просто забыть о них и наградить отца за подвиг? А мой отец – ответить «Рад стараться!» - и принять награду?
- Прости, Борлас, я об этом не подумал, - Саэлон опустил голову. – Но все же странно выходит: эти люди знали, что Дэнэтор уготовил себе и сыну – и беспрекословно выполняли приказ, прекрасно осознавая, как он жесток и бессмыслен. Больше того - они подняли оружие на Берегонда, своего товарища, вчетвером – на одного. И ни один не внял голосу разума и не встал на его сторону, и не подумал, что у Берегонда есть семья и дети, а на стенах люди изнемогают от ужаса перед назгулами… Нет, я почему-то не могу сожалеть об этих людях, дорогой Борлас. Возможно – хоть и сомнительно – что они были хорошими солдатами, но я бы не сказал, что они были хорошими людьми.
- Так или иначе, отец о них сожалел, и если находил свое наказание несоразмерным – то несоразмерно малым. Тогда было страшное время, Тень пала на всех, многие погрузились в отчаяние, и я не берусь судить тех воинов, что выполняли приказ Дэнэтора. Поверь моему опыту, Саэлон: иногда бывает так тяжело, что хочется вовсе перестать мыслить и чувствовать, и в такие минуты человек бывает рад, что кто-то мыслит и чувствует за него, и с охотой выполняет приказы, даже жестокие и бессмысленные…
- Но ведь твой отец до такого состояния не дошел. Да что там твой отец – хафлинг, погребенный теперь в Усыпальнице Королей, и тот устоял. Пойми, я вовсе не считаю, что они были достойны смерти – будь я проклят в тот самый день, когда начну рассуждать, кто недостаточно хорошо для этой жизни. Но те из них, кто остался в живых, по-моему, куда больше заслужили изгнания, чем твой отец.
- Ты полагаешь, я не передумал все это, еще когда был моложе тебя? Или что я не решился спросить об этом Государя напрямую? Мы говорили с ним, как сейчас с тобой. Ни один из тех, кто исполнял тогда приказ Дэнэтора, не остался в рядах Стражи Гондора. Раскаяние их было глубоко, и двое погибли при Моранноне, но и выжившие не решились проситься обратно в Стражу. Хватит судить о делах минувших, Саэлон – куда нам ехать сейчас?
- Налево, - сказал молодой человек. – Там, чуть в стороне от дороги, есть усадьба, где нас ждут.
Борлас тронул кобылу пяткой и повернул налево. Предмостье скрылось за поворотом – от верстового столба тянулась высокая живая изгородь. Луна снова ушла за тучу, и дорога была еле-еле видна, но в усадьбе, куда они ехали, горели окна, и двор был освещен фонарями.
- Кто вы такие? – спросил привратник, и Саэлон, откинув капюшон с лица, спросил:
- Разве ты не узнаешь меня, Корин?
Слуга кивнул и поднял фонарь, чтобы рассмотреть Борласа.
- Это мой добрый друг, - сообщил Саэлона, и его слов оказалось довольно, чтобы Борласа пропустили во двор без всяких вопросов.
Слуги занялись кобылой и мулом, а гостей на крыльце встретила какая-то девица, поначалу принятая Борласом за горничную. Заблуждение это, впрочем, быстро развеялось: Саэлон поприветствовал ее как равную и, продолжая любезничать, рука об руку пошел с ней в большой верхний зал.
- Ты опоздал, Саэлон, - сказала она. – Эльтэль уже закончила читать, сейчас поет Мортур.
- Читать я и сам не разучился, - пожал плечами Саэлон. – Если ты одолжишь мне список, я уж непременно его прочту.
- Ух, разбежался, сразу список ему! – покачала головой девица. – Опоздал – занимай очередь.
- Брось, Рутвэн. Ты ведь знаешь, что читаю я быстро, и никому при том не мешаю…
Борлас не мешался в разговор, и держаться старался как можно незаметней. Поднявшись по лестнице вслед за молодыми людьми, он услышал звуки лютни и флейты, но не похоже было, чтоб за дверью шла пирушка. Никто не пел хором, только один молодой и чистый мужской голос выводил приятную мелодию.
Ступив в освещенный множеством свечей зал, Борлас получше смог рассмотреть спутницу и приятельницу Саэлона. Небольшого роста, с длинноватым носиком, девица по имени Рутвэн была еще очень молода, не старше семнадцати лет. Темно-синее платье высоко подпоясано, чтобы подчеркнуть грудь – ну или то место, где грудь должна быть. Словом, хорошенькая девица, как и все они в этом возрасте – но не из тех, при взгляде на кого роняешь сердце и теряешь голову.
Вот женщина в кресле у камина была как раз из тех – и, взглянув ей в глаза, Борлас обрадовался годам, остудившим его кровь. Ни одежда ее, ни выражение лица, ни даже гордая красота не выдавали в ней хозяйку этого дома – но все в комнате так или иначе обращалось к ней, словно цветок к солнцу, и Борлас поклонился ей, а она, поднявшись, ответила на поклон.
- Госпожа Утариэль, - сказал Саэлон, тоже отвешивая церемонный поклон, - позвольте представить вам почтенного Борласа, моего соседа. Госпожа Утариэль – хозяйка этого дома, старшая дочь почтенного купца Балана.
- Рад встрече, - сказал Борлас, все более удивляясь.
- Рада и я. Располагайтесь, где пожелаете и берите что хотите, - улыбнулась красавица. – На этих книжных бдениях мы обходимся без слуг, но я надеюсь, угощение не покажется вам скупым, а вино – скверным. Если же вы любитель трубочного зелья, то вон там, на галерее, обычно собираются курильщики.
Борлас поблагодарил женщину за радушие и гостеприимство. Пирушка была и в самом деле необычной – вместо длинного стола, где слуги обносили бы гостей яствами, а виночерпии – питьем, у камина стоял низенький круглый столик, где на больших блюдах было вволю закуски вроде пирожков и сладостей, лежали фрукты и печенье, которые каждый, подходя, брал сам, если хотел. Здесь же стояли несколько чистых кубков, а на табуретках пристроились два пузатых бочонка – с вином и с пивом. Имелся и серебряный кувшин с чистой ключевой водой – для любителей разбавлять вино – и большой харадский сосуд с отваром из трав и ягод. Борлас поразмыслил – и всем прочим напиткам предпочел этот. С кубком в руках он занял место меж двух дверей на галерею, окружающую внутренний садик. Из дверей и в самом деле тянуло трубочным зельем.
В зале собрались молодые люди, числом не более тридцати – точнее Борлас затруднялся сказать, потому что кто-то все время входил и выходил. Все были одеты скромно, в простые одежды темных тонов. Если бы Борлас разбирался в тканях так же хорошо, как щеголь Саэлон, он понял бы, что отсутствие украшений только подчеркивает дороговизну черного платья хозяйки – но Борлас не мог отличить обычного льна от дорогой харадской «древесной шерсти». Впрочем, черное носили не все: Борлас увидел и темно-синие, и темно-серые, и коричневые одежды. Поразмыслив, он решил, что это, как и отсутствие слуг, призвано подчеркнуть, что здесь никто не чванится ни богатством, ни знатностью. Иногда молодые лбди подносили друг другу яства или питье, но это было не услужением, но дружеской услугой. Разговоры текли спокойно и негромко, запах трубочного зелья смешивался с тонким ароматом смол из курильницы по правую руку хозяйки, поблизости от курильницы сидел длинноволосый юноша-лютнист, наигрывал что-то приятное, Саэлон зубоскалил с девушками, и Борлас все более раздражался, чувствуя себя одураченным. Он думал попасть на шабаш, ждал чуть ли не смертельной схватки, готовился дорого продать свою жизнь, спрятал за голенищем кинжал – а его даже не обыскали при входе в дом. Да и к чему? Здесь собрались, судя по всему, ученые юноши и девушки, любители книжности и умных разговоров, по рукам ходили какие-то исписанные листки, кто-то слушал музыку, кто-то просто беседовал. Порой старик ловил на себе любопытные, даже насмешливые взгляды. Как ни прячется в тени трухлявый пень – а все же выделяется среди юных березок и ясеней.
«Ах, Борлас, Борлас, старый ты дуралей!» - воскликнул он про себя. – «Задешево же купил тебя молодой соседушка, выставив на смех перед такими же юнцами! Нечего сказать, с лихвой поквитался Саэлон за ту давнюю головомойку насчет яблок!»
Горько засмеявшись про себя, Борлас начал набивать трубку, чтоб выйти на галерею и покурить – и тут наконец случилось если не то, чего он ждал, то, по меньшей мере, то, ради чего стоило сюда ехать.
Игравший на лютне юноша вдруг ударил по струнам в каком-то непривычном, яростном ритме, и запел:
Прощай, посол! Кто знает, сколько лет
еще мы будем взысканы судьбой?
На этот раз я дал тебе ответ,
а больше нам не встретиться с тобой.
Посол, ты помнишь конников моих?
Взгляни на них - ты не вселил в них страх
речами эльфов, взятыми из книг,
и западною ложью на устах!
Борлас был так поражен, что столбом застыл в дверях и столкнулся с каким-то рыжим упитанным юнцом, который был бы с виду вылитый хафлинг, если бы хафлинги бывали шести футов ростом. Первых строчек песни старик, по правде говоря, не разобрал как следует, но уж последующие были для него – как мешком по голове.
Ты Валинором клялся предо мной;
решил ли ты, что я прощусь сейчас
с той радостной, слепой, горячей Тьмой,
вином и медом напоившей нас?
Когда томит твой мозг дневная твердь,
она покой дает твоим глазам -
а белый цвет окрашивает смерть,
Валарами дарованную вам!
Борлас обвел взглядом пятерых юношей на галерее и спросил огня.
- Сейчас, - отозвался один, и принес из комнаты уголек в изящных щипчиках. Борлас поблагодарил, раскурил трубку и дослушал песню:
Смотри, во тьме восходит муж к жене;
во тьме волхвы внимают зов земли;
во тьме ночной при факельном огне
с дружинами пируют короли!
Она с тобой, она всегда в уме,
она целует ласково в висок,
и жизнь твоя, зачатая во тьме,
уйдет во тьму, когда ударит срок!
Ступай же вспять, гордыней напоен!
Сердца солдат, детей моей страны,
прекрасной Тьмы, творения времен,
не предадут для мертвой белизны.
Стоя на галерее и попыхивая трубкой, он смотрел через дверь прямо в глаза певцу, а тот – в глаза Борласу. Старик улыбнулся, когда юноша закончил петь, но не присоединился к одобрительному хлопанью в ладоши, а поискал глазами Саэлона.
Тот уже покинул своих девиц, и теперь стоял у колонны, держа в руках исписанную бумагу – видимо, добился-таки своего «списка». Ощутив взгляд Борласа, он повернулся к старику и заломил бровь – ну как, мол? Тот усмехнулся. Он начал кое-что понимать, но сомневался – правильно ли понимает.
no subject
http://www.kulichki.com/tolkien/cabinet/people/4thage.shtml
no subject