Фанфиг... не помню уже, какой эпизод.

[morreth]

Нельзя сказать, что юношу предстоящий визит радовал. Он любил эра Августа, но разговор обещал стать трудным. Почему-то ему казалось, что он заранее знает весь разговор наперед.

Если бы не октавианская ночь, Ричард был бы уверен, что с него спросят за Надор, но неужели сейчас у кансилльера Талига есть время для чужих ссор? Мерзкий голосок шептал, что Ричард Окделл не обязан ходить к Августу Штанцлеру. Кансилльер не вправе приказывать оруженосцу Первого маршала, тем более таким тоном… В конце концов он уже взрослый, и хватит его отчитывать, как унара. Он глава дома, он единственный мужчина в семье, и матери пора бы это понять. Айри он все равно заберет, он обещал. Рокэ добудет приглашение ко двору, и все будет в порядке. Надо будет напомнить… Или попросить Эмиля? До особняка Штанцлеров черноленточники не добрались, но Ричарду при виде массивного серого дома стало неуютно. Слуга в зеленом и сером поклонился и проводил гостя в знакомый кабинет. Эр кивнул юноше, выглядел старик неважно, можно сказать, плохо.

— Братья Ариго заключены в Багерлее, — Штанцлер взглянул Ричарду в глаза. — По обвинению в государственной измене.

— Когда? — Братья Катари арестованы, а она?! — А Ее Величество?

— Маршал Ги и его брат Иорам взяты под стражу сегодня утром на Тайном Совете. Ее Величество на свободе по крайней мере, я на это очень надеюсь. Ричард, ты заходил в особняк Ариго?

Кансилльер не спросил когда, но юноша понял. — Нет…

— А кто заходил? Постарайся припомнить, это очень важно.

— Ну… двери были взломаны. Значит, там кто-то побывал до нас. Сначала зашли солдаты, никого не нашли… Сказали, что горят лестницы и наверх не подняться.

— В доме точно не было чужих?

— Вроде не было, но я сам не смотрел. Потом эр… Монсеньор залез на балкон и в окно. Мы стояли, ждали… Монсеньор вернулся, у него была клетка с вороном.

— А еще что-нибудь было?

— Еще? — Ричард нахмурился. — Вроде нет. Нет, не было.

— Он был в мундире? Дик покачал головой:

— В рубашке… Он даже сапоги снял, чтоб легче лезть было.

— Дикон, ты можешь поклясться, что он ничего НЕ вынес из дома, кроме клетки?

— Большого не выносил. — Дик задумался, вспоминая то проклятое утро. — Но… У него рубашка на груди топорщилась. Эр Рокэ что-то сунул за пазуху, это точно!

— Дело плохо, Дикон, — кансилльер встал, подошел к бюро, открыл. Дик не видел, что он там делал, но он узнал запах. Успокоительные капли… После смерти отца надорский лекарь заставлял матушку их пить. Что-то звякнуло, потом еще раз. Эр Август закрыл бюро, вернулся, сел против Дика.

— Лучше, чтобы ты знал правду, хоть это и опасно. Дай мне слово, что сохранишь наш разговор в тайне-В первую очередь от герцога Алвы.

— Но я его оруженосец. Я не могу врать эру…

— Окделл остается Окделлом, — вздохнул Штанцлер, — это — счастье. И это — беда. Делай так, как тебе подсказывает совесть, но помни, что речь идет о свободе и жизни многих людей, и в первую очередь Ее Величества.

Дик дернул углом рта. Леворукий побери, он хочет быть честным не потому что он Окделл, а потому что он решил быть честным с Рокэ! Потому что Рокэ никогда ему не врал!

— Авнир предъявил коменданту Олларии подписанный Дораком открытый лист и приказал не покидать казарм. Килеан — солдат до мозга костей. Он выполнил приказ. Разумеется, знай граф, что за этим последует, он бы не подчинился, но он не знал. Точно так же Людвигу и в голову не пришло усомниться в подлинности письма.

Солдат?! Дик опустил голову и закусил губы, чтоб не сказать этому старому издерганному человеку, что в Сагранне он видел, как себя ведут солдаты, и что ни Савиньяк, ни Вейзель, ни уж тем более Феншо не стали бы сидеть сиднем в казармах, когда режут их сограждан. Надо было выпить сильнее – может, тогда удалось бы лучше держать себя в руках. 

— А оно было ненастоящим? – Дик, чтобы потянуть время и немного успокоиться, спросил первую пришедшую в голову глупость.

— Дорак говорит, что его не писал, хотя так просто — набросать несколько строк слегка измененным почерком и объявить о подделке. Как бы то ни было, Килеан поверил и при этом сделал ужасную глупость. Он посоветовал баронессе Капуль-Гизайль покинуть город, намекнув на какую-то опасность. Беднягой двигала ревность, он боялся, что в его отсутствие красавица… Тем более наступали праздники…

- Он намекнул Марианне – и ничего не предпринял, чтобы остановить беспорядки? – слова драли горло, словно он наглотался песочно-едкой пасты для чистки пуговиц и оружия.

— Дикон, только Ворон смеет действовать против воли Дорака! Потому что ему одному такие действия сходят с рук!

Бедняге Феншо самоуправство с рук не сошло, он чуть не погубил людей – но он хотя бы действовал! Почему, почему эр Штанцлер оправдывает это бездарное рыбоглазое дерьмо?

— В довершение всего, Алва нашел в кабинете маршала черновики полученного Килеаном письма.

— Как это? — Дик не поверил собственным ушам. — Не может быть!

— Не может, но есть! Дикон, в том, что Рокэ нашел их в кабинете маршала Ариго, я не сомневаюсь. К сожалению. В довершение всего Ворон обнаружил, что Ариго заблаговременно вывезли ценности. Теперь Килеана-ур-Ломбаха и братьев Ариго обвиняют в том, что они воспользовались болезнью Дорака и подбросили Авниру открытый лист, подтолкнув его к действиям. Но кто, скажи мне, оставляет ТАКИЕ бумаги на виду особенно покидая дом? Если бы письмо сочинил Ги, один или с братом, он бы первым делом сжег черновики.

Все очень верно, очень логично, очень стройно... И что-то не так. Какой-то плесенью несет от этих стройных рассуждений...

— Эр Август… Ну должно же быть объяснение!

— Иорам Ариго признал, что получил подметное письмо. Его предупредили, что особняк подожгут, и он принял меры — вывез вещи и перебрался в королевскую резиденцию. Он поступил глупо, более того, преступно! Брату королевы следовало предупредить Ее Величество и меня, мы бы сумели раскрыть заговор и предотвратили погромы. Иорам этого не сделал и погубил себя, брата и Килеана. Счастье, если беда не коснется сестры…

— Вы… С Ее Величеством что-то случится? – Иорам может провалиться в Закат, но Катари!!!

— Сейчас Дорак и Манрик из глупости Иорама и легковерия Килеана лепят заговор. Если у них получится, королева обречена, да и мы, правду сказать, тоже. Назначение младшего Манрика капитаном личной королевской охраны — дурной знак. У этой семьи, Дикон, чести нет. Даже такой, как у Алва.

Ну, тут они хотя бы не хуже Килеана и братьев Ариго. Знать, знать, что будет резня – и молча спасать барахло! Знать, что резня идет – и молча сидеть в казармах?! Эр Штанцлер, проснитесь, какое уж тут легковерие! Даже если это глупость – то из тех глупостей, за какие вешают! Раскройте глаза, посмотрите, с кем вы связались!

Ричард только и мог, что спросить, где Лионель.

— Лионель теперь комендант Олларии, — с горечью сказал кансилльер, — вместо Килеана.

— Нет худа без добра, - вырвалось у Дика.  — Лионель Савиньяк — честный человек. 

Ричард осекся и из вежливости добавил:

— Мне жаль графа Килеана, но он оказался плохим комендантом. Лионель не станет слушаться даже Дорака. Разве это плохо?

— Для Олларии хорошо, для Катарины Ариго — плохо, и очень. Дикон, я бы отдал год жизни, да что там, пять лет, чтобы узнать, кто подбросил эти письма в особняк Ги.

"Да кто нашел, тот и подбросил", - Дик в последний миг укусил себя за кончик языка, чтоб не сказать этого вслух. Воспоминание окатило горячей волной: вот Рокэ лезет по стене... Исчезает в окне, уже подернутом алыми отсветами... А вот он появляется – с клеткой в руке и бумагами за пазухой. У него не было времени обыскивать кабинет. Он либо знал, где лежат эти бумаги, либо... да, именно так. На столе – чернильница, в столе – пачка чистых листов... Это в духе Рокэ – куда больше в его духе, чем заранее подбрасывать бумаги, а потом лезть в горящий дом...

Да уж, Рокэ не ждал справедливости с небес – но когда наводил ее по своему разумению сам, действовал молниеносно. Как в Сагранне. Как там говорил Шеманталь – "Раз – и нет Адгемара".

До дика с трудом, как через стекло, доходило журчание речи Штанцлера:

— ...Нет сомнения, все остальное тоже его работа. И смерть детей, и обман Авнира и Килеана, и погромы. Есть старое правило — ищи того, кому преступление выгодно, а случившееся выгодно лишь одному человеку. Но это слишком чудовищно даже для него.

Дик вздохнул. Дорака все особенно любят в эти дни. Объяснить эру Штанцлеру, что к чему? Нет, сам догадается. И потом, не так важно, кто спустил Авнира с цепи – именно Дорак выкормил эту псину. 

— Эр Август, — попробовал зайти с другого конца Ричард, — как бы то ни было, а Алва всех спас!

— Возможно, — кансилльер вздохнул и отвернулся к окну, — хотя то, что он творил, чудовищно.

— Если бы Килеан шевелил задницей, - оскалился Дик, - он бы, наверное, справился, не замарав рук. Но он не шевелил. Никто не шевелил, кроме Алвы.

...Который тоже не сдвинулся бы, если бы за всем этим кошмаром стоял Дорак, но это эр Штанцлер сообразит и сам.

— Н-да, - покачал головой эр Штанцлер. – А я не хотел верить, когда мне говорили, что ты пьешь с каменщиками и плотогонами. Но сейчас не время заниматься нравоучениями, да и нужны ли они? Молодым людям нужно перебеситься. Ты болеешь о сульбе города и Талига – это главное, остальное с возрастом проходит. Ворон тоже болеет о Талиге, Ричард, но о Талиге Олларов. Мы, Люди Чести, для него — враги, которых он, не задумываясь, смахнет с дороги. Правда, у тебя шанс есть. Если ты останешься с Вороном, в конце концов станешь маршалом. И тогда Рокэ Алва наконец победит Эгмонта Окделла.

Ричард вздрогнул и скрипнул зубами. Надо, надо было выпить больше. Это невыносимо. Хорошо хоть Оноре раскрыл глаза – это не отцом его взнуздывают и понукают, это просто глупый идол.

— Дикон, — Штанцлер уже справился с собой, — меня пугает, что ты восхищаешься своим эром.

— Там есть чем восхищаться. Разве нет? Он же выиграл войну. Вы сами его поздравляли.

— Сейчас Ворон меня волнует меньше всего, — махнул рукой Штанцлер.

— Что-нибудь случилось? — Ты не понимаешь?

Юноше ужасно захотелось оказаться в другом месте, и именно поэтому он вскинул голову и бросил:

— Нет, не понимаю. Эр Август, что вы хотите сказать?

— Только то, что ты все меньше оглядываешься на отца. Ты смотришь на своего эра и хочешь стать таким же как он. Зло привлекательно, Дик, особенно если оно красиво, а Рокэ Алва не просто красив — он прекрасен.

— Эр Август! Неужели вы поверили Эстебану?!

— Разумеется, нет. Ты, к счастью, слеплен из другого теста, чем несчастный Придд, а что до молодого Колиньяра, не буду лукавить. Убив этого выродка, Алва оказал Талигойе немалую услугу. Он избавил наших детей и внуков от второго Ворона, который бы поражал их воображение и заставлял себе подражать.

Можешь ничего не говорить, только не лги! Ты ведь хочешь стать таким, как маршал? Непобедимым, злым, неотразимым, чтобы в спину злословили, а в глаза улыбались. Ты хочешь научиться убивать одним ударом в горло и при этом смеяться. Ты стыдишься, что тебе становится плохо при виде крови, что ты не можешь одним словом довести человека до самоубийства, не умеешь играть чужой любовью и ненавистью.

— Вы ничего не поняли! – слушать эту чушь было уже выше сил, и Дик сорвался. – Как вы можете смотреть на меня сейчас и ничего не понять?! Я ненавижу Алву! Он мешает мне жить! Пока он дышит, я не могу чувствовать себя живым, он взял у меня все, даже... – Дик проглотил слово "любовь", - даже право быть самим собой! Но все остальные... они просто ни на что не годятся. Никто, кроме Алвы, не научит меня бить Алву. Я думал, вы поймете! Я думал, вам нужен будущий вождь, а не паркетный вояка!

— Но твое поведение – это не поведение будущего вождя, - качнул головой эр Август. – Эгмонт Окделл был настоящим вождем, и он не напивался с простолюдинами и не занимался шутовством во время победных процессий. Уж не говоря о том, что твой отец не стал бы, вызвав человека на поединок, стрелять в него дробью из гвоздей.

— Эгмонт Окделл мертв, - процедил сквозь зубы Дик. – Может быть, именно потому что он не нарезал дроби из гвоздей перед тем как драться с Алвой.

—  ...А еще ты стал привыкать к безнаказанности.

— Что?

— Дикон, Рокэ Алва совершенно ясно дал понять: тот, кто тронет его оруженосца, будет иметь дело с ним. Ты перестал быть Ричардом Окделлом — сыном Эгмонта Окделла, Повелителем Скал и надеждой Людей Чести. Ты стал оруженосцем Рокэ Алвы. Рокэ Алва отдаст твои долги своим золотом и прикончит твоих обидчиков своей шпагой. Ты ездишь на его морисках, носишь его кольца, напиваешься вместе с Вороном и его приятелями, именно приятелями, потому что друзей у этого человека нет и быть не может.

— Неправда! Вы не были в Сагранне, а я был! Вы не видели их всех вместе, в деле – Савиньяков, Вейзеля, Алву! Они – друзья, а не приятели. Настоящая дружба – это не попойки, эр Штанцлер. Друзья – там, где льется кровь.

— Дикон, ты так молод... Много ли ты знаешь о дружбе? Много ли у тебя было друзей? И как ты обращаешься с теми, которые у тебя есть?

Дик вспомнил, как он обращался сегодня с Налем – и мучительно покраснел.

— Рокэ Алва умнее, чем я думал, — вздохнул кансилльер. — Он обыграл и меня, и твоего отца, и Катарин Ариго.

— Кат… Ее Величество весьма ценит монсеньора.

— Ты очень правильно сказал, Дикон. Ее Величество королева весьма ценит Первого маршала, но Катарина Ариго боится Рокэ Алву.

Кансилльер ошибается, Катари любит Рокэ, но ее мучают его насмешки и его поступки. Святой Алан, да если бы она не любила, она не сжала бы ему руку!.. Это вышло само собой — Рокэ вернулся с войны, она дала волю чувствам. Конечно, она не станет об этом говорить ни Штанцлеру, ни кому другому, но это так.

— Я вижу, ты со мной не согласен, и все же тебе следует знать, что Катарина Ариго была весьма привязана к Эгмонту. Она боится за тебя, потому что, как никто другой, знает, что такое Рокэ Алва. В этом человеке нет ни любви, ни жалости. Он даже не ненавидит. Рокэ Алва пуст внутри, и эту пустоту он заполняет огнем, в котором сгорело немало чужих судеб. Возможно, он не так уж и виноват. Волк не виновен в том, что родился волком, а не оленем и не голубем. И все равно волка следует убить, хоть он и красив, и дерзок, и смел. Ты знаешь, что у Рокэ было два старших брата?

— Ну…

— Сейчас об этом забыли. Старший сын герцога Алваро ни лицом, ни нравом не походил на отца и брата, это был мягкий юноша, искренне верующий, не способный к убийству. По закону он должен был получить герцогскую корону, но что для кэналлийцев закон? Алваро пожелал видеть хозяином Кэналлоа младшего, наследовавшего все таланты Алва, и не оправдавшие отцовских надежд сыновья умерли при странных обстоятельствах. Остался Рокэ. Отец натаскивал его, как мориски натаскивают боевых леопардов. Его отучили любить, жалеть, сострадать. Да, Ворон — лучший боец Талигойи и, подозреваю, всех Золотых земель, да, он великий полководец, да, он служит Талигу и Олларии, но у него нет души. Рокэ Алва болен пустотой и скукой, а ты этой болезнью любуешься.

— Эр не виноват в смерти братьев!

— Не виноват, — подтвердил кансилльер, — ни в смерти братьев, ни в том, что рано потерял мать, ни в том что родился в опозоренной семье. Его еще могла спасти любовь, но не спасла… И в этом Рокэ Алва тоже не виноват, но мы говорим не о нем, а о тебе. Твой отец понимал, что сила не может быть красивой, если она не несет добра, а ты подражаешь человеку, который смеется, когда убивает. Самым страшным для Эгмонта было бы узнать, что его сын превратился в непобедимое чудовище, хотя непобедимым тебе не стать. Ты всегда будешь в тени Рокэ Алвы, ты можешь перенять его равнодушие и его презрение к тем, кто слабее, но полководцем надо родиться, а воином… Он тебя все еще учит?

— Да.

— Ты сможешь его победить в поединке? Дик молча покачал головой.

— Вот видишь. Когда Леворукому продают душу, он в обмен дает то, что у него просят — красоту, власть, богатство, славу. Ты отдашь душу Рокэ, но получишь только пустоту. Ты слабее, так не пытайся с ним сравняться и останься человеком. Хотя бы ради Ее Величества и в память об отце.

"Будь она проклята, эта память, - подумал Дик, вставая. - И будь прокляты вы все, с нею вместе ".

— Эр Август, - спросил он напоследок. – А у вас самого много друзей?

— Было много, - многозначительно сказал Штанцлер. – И все они были хорошими людьми. Лучше меня. Может быть, потому я и пережил их всех.